Аркадий и Борис Стругацкие: Пять ложек эликсира (сборник)

– Но ведь ты понимаешь, Митя, что так не бывает. Даром ничего не бывает. За все приходится когда-нибудь платить. И хорошо, если деньгами. Потому что если не деньгами, то чем же?

Лидочка говорила все это так серьезно, с такой неожиданной печалью и горечью в голосе, что Малянов, убиравший столовой ложкой остатки салата, приостановил свое занятие и посмотрел на нее с сомнением.

Строгая и грустная девушка сидела перед ним. Красивая. Очень чужая и странная. За спиной ее качалась и шевелилась на стене огромная бесформенная тень. А омар в тонких пальцах шевелился как живой и словно пытался вырваться, освободиться, уползти куда-нибудь подальше.

В легком разговоре возник явный и неприятный перебой. Оба молчали. Оба искали, что сказать, и не находили. Малянов несколько судорожно схватил бутылку и принялся старательно подливать вино в стаканы, и без того полные.

– Ну-ну уж, прямо-таки… – промямлил он. – С-слушай. Да! А какие у тебя, мать, планы в нашем прекрасном городишке?

– Планы? – Этот простой вопрос привел, по-видимому, Лидочку в полное недоумение. Она явно не знала, что на него ответить. – У меня?

– У тебя, у тебя.

– А что тут у вас есть?

– Н-ну, как что? Море. Пустыня вон, за сопками. Все есть. Обсерватория. Старый город. Мечеть одиннадцатого века. Слушай, старуха, ты все равно стоишь, достань-ка вон там, с полки, альбом.

Лидочка сейчас же послушно вскочила за альбомом, и Малянов, оживившись, принялся рассказывать про мечеть и про обсерваторию, иллюстрируя свою импровизированную лекцию фотографиями из альбома.

Потом, когда со стола было убрано, сели пить чай с вареньем. Малянов все порывался рассказать о своей работе, но Лидочку это совсем не интересовало. Более того, разговоры о маляновской работе не то злили, не то раздражали ее.

– Не надо, Митя! Не хочу!

– Нет, мать. Ты попробуй представить себе эту картину: жуткая черная бездна, пустота… пустота абсолютная, человек не может себе такую даже вообразить – ни пылинки, ни искорки, ничего! И ледяной холод. Мрак и холод. И вдруг, словно судорога, – взрыв, беззвучный, конечно, звуков там тоже нет. И эта мрачная пустота… это пустое пространство содрогается и сминается, как пластилиновая лепешка.

– Ну не надо, Митя! Я прошу вас, пожалуйста. Не могу я, когда вы об этом говорите и даже думаете. Я не шучу, не смейтесь.

– Старуха! – возмутился Малянов. – Ведь мы с тобой выпили на брудершафт!

– Ну, хорошо, ну, «ты»!.. Только не надо больше про это.

– Эх, Ньютону бы об этом рассказать! Вот бы старик воспламенился! Это он только языком трепал: гипотез, мол, не измышляю. Гордое смирение! А у самого воображение работало о-го-го!

– Я, слава богу, не Ньютон.

– Старушенция! Я же популярно… без математики…

– И популярно не надо. Не думай об этом.

– Невозможно, мать. Когда я работаю, я думаю только о работе.

– А ты не думай. И не работай. Черт побери, Дмитрий! Ты ведь сидишь рядом с женщиной!.. И что это за мужики пошли…

– Дети и книги делаются из одного материала, – процитировал Малянов не без скабрезности.

– Что это такое?

– Бальзак. Или Флобер. Не помню точно.

– Не понимаю.

– А что тут понимать? Либо детей делать, либо книги. Одновременно – не пойдет. Материала не хватит.

– Глупости какие!

– Безусловно. Но сказано элегантно. А может быть, не так уж и глупо, если призадуматься.

– Не надо призадумываться!

– Ох, до чего же вы, бабы, не любите призадумываться!

– А нам это ни к чему. Мы и так все знаем. Наперед. Ведь Ева съела яблоко, а Адам, бедняжка, только надкусил.

Малянов посмотрел на нее критически. Да, она явно кокетничала. Она пыталась ему понравиться, бедняжка. Старалась показаться значительнее и умнее. Но слишком уж она была непривлекательна в дурацком своем наряде и безобразных очках. И косая вдобавок!

– Эх, мать… – Малянов поднялся и налил еще чаю, себе и ей. – Жаль мне вас. Думать – это, брат, прекрасно! Это единственное, что отличает нас от обезьяны. Иногда меня вдруг осеняет: вот сижу я за столом, такой маленький, такой жалкий, ничтожный, крошка, пылинка, полпылинки… а в мозгу у меня – вспыхивают и гаснут вселенные!.. Когда я осознаю это… Старуха! Это ощущение я не променяю ни на какую женщину!.. Вот дети, это – да! Ребенок – это сгусток будущего. Это, мать, будит воображение… Это, знаешь ли… На самом деле… – Он вдруг оживился. – На самом деле, настоящие идеи, они похожи на детей, честное слово. Они зарождаются под черепушкой, как дети во чреве, и копошатся там, и сладко так толкаются… Ты рожала когда-нибудь, старуха? Нет? Ну, ты тогда не поймешь…