Лина Кирилловых - Идущие. Книга I

– … лохмы, – сказала Четвёртая. Курт вздрогнул и прислушался к разговору.

Когда Лучик расчёсывается, солнце тускнеет. Оно и так было сегодня неярким, блеклым, чуть прорывающимся через млечные снежные тучи, но в ответ на платиновый блеск, струящийся сквозь зубья гребешка, совсем истаяло и потеряло цвет. Но Четвёртая, судя по всему, сейчас говорила не о солнце, потому что размахивала откуда-то появившейся в её руках линейкой, а Капитан исподтишка посмеивался и мешал ложечкой чай.

– Восемьдесят сантиметров, Луч! Это же новая плазма на стену.

– Думаю, за рыжие волосы больше дадут. На две плазмы хватит. И на конфетки…

– Это сколько же мне их растить – лет шесть, семь? Невыгодно.

– Ой, рыжая, скажи просто, что тебе лень.

– Распутывать и расчёсывать – да. Никаких нервов не хватит.

– А тебе бы подошли длинные, – сказал Капитан. – Было бы очень красиво.

– Да двери зажуй эту чёртову паклю… Одно неудобство. Как только вы двое носите подобное бремя? От длинных волос же шея болит.

– Не надо никаких дверей, – Курт нашел повод пошутить и влез в обсуждение. – Давай их пожуёт кто-нибудь родной и близкий.

– Вареник, по-моему, уже нажевался.

– Я не его имел в виду.

– Себя, что ли?

– Хотя нет – они у тебя все провоняли табаком. Ты очень много куришь, рыжая. Рак лёгких, слышала о подобном?

– Человеческие болезни меня не пугают.

– А какие пугают – нечеловеческие?

– Да. Например, давно подхваченный тобой вирус чудовищной болтовни.

А эта подошла к ним, тогда сидящим на скамейке и хрустящим яблоками, и Лучик – ещё не Лучик, а одна из многих безымянных – сказала ему: «Угрюмая рыжая, которая здесь всегда читает книгу. Сейчас будет нас гнать». Но рыжая буркнула только: «Подвиньтесь», села с краю и действительно раскрыла книгу, углубившись в текст, и на яблоко, которое Курт предложил ей, никак не отреагировала. Книжка была потрёпанная, толстая и на вид очень старая, старинная, гораздо старше шелестящей листьями у них над головой кряжистой большой яблони и их всех троих, вместе взятых, рыжеволосая была на вид очень замкнутая и колючая, лицо у неё было острое, треугольное, пальцы, которыми она сжимала вытертую, выполненную, похоже, из кожи обложку, были бледные и изящные, а халат был ей велик. На соседей по скамейке она не смотрела, читала. «Всё читает и читает, по-моему, несколько раз уже перечитывает, – поделилась с Куртом Лучик. – Рыжая, почему она тебе так нравится?» «Отвали, сопля», – ответствовала та. Курт заметил, что это невежливо. Рыжая фыркнула и сказала, что мнением всяких посторонних жердей не интересуется, при этом словно бы опровержением своей невежливости обращаясь к нему на «вы», что звучало как явная издёвка. Курт не хотел ссориться и потому стал искать, на что бы перевести разговор, но на глаза ему попадалась одна только книга, и он мельком заглянул в неё, и тут же удивился: книга была на незнакомом ему языке.

«Вот же, какие закорючки и палочки, – с уважением произнёс он. – И вы всё это понимаете?»

«Естественно, – мрачно откликнулась рыжая. – Но я не вижу здесь причин для удивления, потому что понимать должны и вы».

«Почему это?»

«По кочану, – огрызнулась рыжая. – Раз здесь сидите, значит, один из нас».

Курт снова решил проигнорировать грубость.

«А кто вы?»

Вместо ответа рыжая сунула книгу ему под нос, не выпуская, впрочем, при этом из рук. «Читайте», – холодно сказала она.

Некоторое время Курт глядел, часто помаргивая, как человек, уставший от ношения очков, мял в пальцах яблочный огрызок и, несмотря на то, что якобы был должен понять, не понимал ничего. Чернильные – рукописные , он увидел – загогулины казались ему такой же терра инкогнита, как какие-нибудь глиняные таблички. Ему вдруг захотелось шутить.

«Не умею я такое читать, – сказал он. – Для этого, наверное, надо иметь другой цвет волос».

«В смысле?» – подозрительно спросила рыжая.

«Ну, как у вас, такого цвета… В средние века ведь бытовало мнение, что рыжеволосые все – колдуны».

«Чушь собачья», – решительно ответила рыжая, и тут же с открытой страницей, на которую Курт всё так же прилежно пялился, внезапно начало что-то происходить. Нет, буквы не менялись и не переползали с места на место и даже не мутировали в родной для Курта язык – просто будто бы сбрасывали некий покров, вылезали из панциря, как вскрываемая ножом солдатская консервная банка без этикетки, этакий неизвестный, пока не откроешь, сюрприз, – мясо там или фасоль прячется, так-то чёрт его разберёшь, потому что то ли на заводе так криво этикетку приклеили, что она, пока консервы везли, оторвалась, то ли кто-то зачем-то содрал – и обнажали понятное и знакомое нутро. Курт ошеломлённо покачал головой.