Святослав Логинов - Мёд жизни (Сборник)

Владычество хладных вурдалаков не особо пугает меня. В конце концов, среди власть имущих встречаются такие упыри, что только держись, хотя с точки зрения микробиологии они представляются вполне законченными моноорганизмами. Куда серьёзнее проблема легализации сообщества вампиров. Сторонники этой идеи (разумеется, из числа термовампиров) доказывают, что так можно свести к минимуму жертвы среди человеческой популяции, причём погибать будут не самые беспечные, а самые недостойные. При этом совершенно не учитываются последствия шока, который испытает человечество, узнав, что оно всего лишь кормовая база для высшего разума.

– Помилуйте, – доказывал мне знакомый вампир, – ведь вас не шокируют ни комары, ни шпанская мушка?

– Это паразиты, мы их давим, а вы хотите встать в господствующее положение…

– А вы не паразитируете на своих домашних животных? Да, они по сравнению с вами неразумны, но и мы относительно вас – высший разум! Ведь это ваши учёные объявили, что задача разума – бороться с энтропией, а мы единственные существа в мире, нарушающие второе начало термодинамики, значит, именно мы наиболее разумны среди всех разумных существ.

Разговоры кончились ничем, однако недавний выход книги Марины и Сергея Дяченко «Казнь» настраивает на пессимистический лад. Разумеется, все имеющиеся там разговоры о природе вампиризма, о какой-то глобулинозависимости проходят по разряду «дезы», однако самый сюжет доказывает, что своеобразное анкетирование людей по вопросу легализации вампиров началось. Кроме того, вслед за Сапковским и Лукьяненко Дяченки вовсю лепят положительный вампирий образ. То есть вновь писатели-фантасты шагают в первых рядах коллаборационистов.

Остаётся надеяться, что большинство вампиров окажутся достаточно нечестолюбивыми, чтобы отказаться от планов захвата номинальной власти, удовлетворившись властью реальной. На настоящий момент все подлинные сведения о вампирах засекречены и утечка информации решительно пресекается наиболее естественным для вампиров способом. Что касается данной работы, то автор, будучи термодонором и одновременно писателем-фантастом, чувствует себя в полной безопасности. А вот читатели… они будут подвергнуты ликвидации. Но ведь я вас предупреждал, я заявил об опасности в самом первом абзаце. Не послушали, прочитали… теперь прикиньте расстояние до ближайшего кладбища и ждите гостей.

Считаюсь фантастом, а на самом деле – реалист чистейшей воды. Я же не виноват, что жизнь вдвое фантастичнее разлюбой фантастики. Вот и остаётся записывать, что было, да разносить по фантастическим поджанрам. А в остальном в моих мемурашках – правда, ничего кроме правды, почти вся правда. Всю правду – нельзя, и без того слишком много получается фантастики.

Вот пример, самое первое воспоминание: я бегу по коридору, а брат Саша гонится за мной и норовит ухватить за волосы. Волосы у меня неимоверно длинные, я чувствую, как они развеваются за спиной метра на полтора. Спастись при таком раскладе совершенно невозможно, однако стоит Сашке вцепиться мне в кудри, как они становятся невероятно скользкими и невесомо проскальзывают меж жадных пальцев. И я снова бегу.

Одно фантастическое событие нейтрализует другое, создавая некое правдоподобие. В литературе так не дозволяется. Там царит принцип единственности фантастического допущения.

Случилось так, что это событие точно датировано. Надпись на фотографии: четвёртое октября 1953 года. Значит, через пять дней мне исполнится два года ровно. Я сижу в бабушкиной комнате на табуретке, а бабушка говорит, что я уже большой и должен быть как все мальчики. Что именно я должен – непонятно, но очень не хочется.

И тут бабушка берёт ножницы и срезает самую длинную, в два завитка, прядь волос. Она суёт её в почтовый конверт, а конверт прячет в огромнейшую чёрную книгу. Книга в два обхвата и толстая… я даже не знал, что книги бывают такими толстыми. Кто знает, какие мрачные тайны скрываются в её непроглядной толще. Я так поражён зрелищем небывалого тома, что бросаю всякие мысли о сопротивлении, и бабушка принимается меня стричь. Режет те самые длинные и скользкие волосы…

Должно быть, те же чувства испытывал Самсон, когда был острижен филистимлянами.