Алексей Евтушенко: Челобитная

В конце концов, думал он, всё это – не более, чем шуточки подкорки, в нужный момент расторможенной водкой – и к чёрту всякую мистику!

Следующий месяц прошёл спокойно.

Трентиньянов быстро втянулся в работу и сам чувствовал, что начальство им довольно, а большего пока и желать было бы грешно.

Отношения с секретаршей установились дружески-деловые. Тоня, к лёгкому удивлению Вениамина Александровича, после памятного вечера и ночи не делала ни малейших попыток повторного сближения, что вполне устраивало Трентиньянова, который, в общем-то, любил свою жену и к связям на стороне относился с крайней осторожностью. Ом уже почти окончательно забыл и тот мистический случай в кабинете, когда однажды вечером…

В тот день Вениамину Александровичу пришлось изрядно задержаться на службе.

Скопилось много бумаг, требующих скорейшего рассмотрения, и заместитель заведующего отделом Болот и Лугов областного Департамента Землепользования, предупредив жену, что задержится и, отпустив Тоню, с головой погрузился в работу.

За окном давно стемнело (бал конец октября), и Трентиньянов как раз размышлял над формулировкой сопроводительной записки, которую следовало приложить к очередному документу, когда в его кабинете неожиданно погас свет.

Чертыхнувшись, Вениамин Александрович посидел некоторое время с закрытыми глазами, чтобы привыкнуть к темноте (ни спичек, ни зажигалки у него не было, так как он не курил), а затем набрал номер дежурного по внутреннему телефону.

Дежурный сообщил, что свет погас по всему кварталу, что подобное, очень редко, но всё же случается и, что вероятнее всего, свет скоро дадут.

Минуту поразмыслив, Трентиньянов решил, что это знак судьбы и на сегодня хватит и собрался было подняться со стула, как вдруг краем глаза уловил какое-то шевеление в дальнем от него углу кабинета…

«Опять!» – прирос к месту Вениамин Александрович и попытался нашарить под рубашкой несуществующий нательный крест, судорожно вспоминая при этом «Отче наш», – молитву. которую он, возможно, и слышал пару раз в жизни.

Тем временем фигура в длиннополом кафтане окончательно сформировалась и, как бы проплыв над паркетом, остановилась напротив охваченного липкой паникой Трентиньянова.

– Подпиши челобитную, боярин! – замогильный глухой голос сверхъестественного посетителя настиг убегающее сознание чиновника и остановил его на пороге спасительного обморока. От жёлтых горящих глаз призрака отвести взгляд не было никакой возможности.

– Подпиши, пока добром прошу. Иначе плохо тебе будет!

– К-кто вы т-такой? – еле сумел выдавить из себя Трентиньянов, судорожно, словно палочку-выручалочку, сжимая в пальцах родимый «паркер» (на этот раз он испугался гораздо сильнее, вероятно, потому, что был совершенно трезв).

– Семён я, сын Борисов, купец из этого города. Обидели меня, боярин!

– Кто вас обидел? – понемногу стал приходить в себя Трентиньянов.

– Да наш же брат, купец Митька Строганов и обидел. Я у него луг откупил в наём на десять лет. Знатный луг, богатый. А он, подлец, мешок денежный, сунул на лапу тиуну боярскому и луг тот у меня отобрали. Ты, боярин, вот что – подпиши челобитную честь по чести, в ней всё сказано, а я говорить долго не могу – сил это много отнимает…

– Да где же она, челобитная-то?! – воскликнул Вениамин Александрович в отчаянии. – Где бумага?! Вы же не мне её подавали!

– Те, кому я её триста лет тому подавал, – нехорошо усмехнулся купец Семён сын Борисов, – давно в сырой земле лежат. Теперь твой черёд настал. Я порядок знаю. Положили под сукно мою челобитную и не хотят искать. Я триста лет маюсь. И буду маяться, пока челобитную мою не найдут и не подпишут. Клятву я дал страшную, боярин, перед Богом, что все равно по-моему будет. А не будет… Что ж, я триста лет род ваш поганый тиунский, дьяконский да боярский извожу и впредь изводить буду, пока не найдёте. Ищи, боярин. Ищи мою челобитную, ибо новую подавать нету у меня никакой возможности. А не отыщешь… Пеняй тогда на себя!

И тут дали свет.

Страшный призрак купца Борисова Семена исчез, а Трентиньянов, схватив пальто, шляпу и «дипломат», пулей вылетел из кабинета.

Окончательно он пришёл в себя на полдроге к дому и, решив, что создавшуюся ситуацию надо тщательно обдумать, завернул в первый попавшийся бар, спросил себе сто грамм коньяка и кофе, сел за пустующий столик в углу и принялся разбираться в самом себе.

Необходимо заметить, что Вениамин Александрович трусом отнюдь не был, да и в мистическо-суеверных настроениях и эзотерическом образе мыслей его было заподозрить крайне трудно. Однако следовало признать, что появление призрака купца Семена Борисова оба раза очень и очень отрицательно отразилось как на физическом состоянии Вениамина Александровича, так и на его душевном и, так сказать, психическом здоровье.