Сергей Герасимов: Ранение

– Я никогда не думал, что это может быть так, – говорил Дольский, – я верил, что мы не исчезаем после смерти. Но я думал, что мы идем по коридору, потом видим сияние, потом встречаем умерших родственников и друзей. Я про это читал в книжках. Я думал, что, если ты умер, то тебя или нет, или ты точно знаешь, что ты умер. Я не знал, что этот порог может быть таким… постепенным.

А где же бог?

– По моему, ему так же мало дела до нас, как и раньше… Но, если я умер, то могу быть спокоен: я не исчез, а смерть мне уже не грозит.

– Вспомни тех, кто провалился под воду.

Они помолчали.

– Ты говоришь, что после смерти она рисовала лучше?

– Намного лучше. Это даже нельзя сравнивать.

– И еще этот Батюшкин с членом в тридцать пять сантиметров.

– Ну и что?

– Наверное, и это можно проверить, когда мы умираем, наши способности во много раз усиливаются. Твоя Барбара рисовала – и стала лучше рисовать, а Батюшкин был хорош только по бабам. Во всем остальном был полный идиот.

Исключительно самец. Вот поэтому и тридцать пять сантиметров.

– И Барбара С. любила такого жеребца? Этого урода Батюшкина? Великая Барбара С? Я в это не поверю!

– Женщины любят не только художников.

– Ты говорил, что это можно проверить, – сказал Якобсон, – как?

– Очень просто. Допустим, у меня не было никаких талантов, даже эротических. Но ты был художником. Сейчас ты должен рисовать лучше, чем при жизни. Вот я лягу на диван и посплю, а ты изобрази что-нибудь. Тут где-нибудь должны быть кисточки и краски. Вот мы и посмотрим.

Он проснулся часа через два. Якобсон сидел перед большим листом бумаги и плакал.

– Не получилось?

– Получилось.

– Тогда хватит раскускать нюни. Ты же мужчина!

– Я не мужчина, я ничто. Я все равно не смогу писать так, как писала она.

– Мне бы твои проблемы, – сказал Дольский, – так жрать хочется, что сейчас умру во второй раз.

– Сьешь меня, – предложил Якобсон.

– Может быть и съем. Если не найду кого-нибудь другого.

– Ты кем был до смерти? – спросил Якобсон, – еще до армии?

– Ой-ой-ой, до армии, разве это был я?.. Медбратом в реанимации.

– Получалось?

– Что получалось?

– Спасать, идиот!

– Я в основном возил тележки. Иногда делал уколы. Приходилось подавать инструменты.

– Это все неважно! Если твои способности усилились, ты сможешь меня оживить.

– Как?

– Это тебе виднее как! Делай массаж сердца, искусственное дыхание, делай все подряд. Оживи меня!

– Я попробую, – сказал Дольский. – Но ты уверен, что тебе хочется обратно?

Что ты будешь делать там, после того, как был здесь?

– Я уверен. Я хочу обратно!

– А что, если я плохой реаниматор?

– Тогда я ничего не теряю. Я просто останусь здесь.

– А что, если только половина тебя останется здесь, а вторая пловина вернется? – спросил Дольский. – Что ты будешь делать тогда?

– Буду собирать ракушки.

– Почему?

– Не знаю. Само в голову вскочило.

Рядовой Михаил Якобсон пришел в сознание после трех суток комы. Вначале он никого не узнавал. В его теле было несколько сквозных дыр, теперь уже зашитых.

Один из осколков попал в голову, другой оторвал половину ступни, третий – два пальца на руке. Когда пациент все же очнулся, врачи расценили это как чудо. В первые дни он рассказывал странную историю о своем путешествии в несуществующий город, причем расцвечивал ее очень красочными подробностями. Впрочем, с каждым следующим пересказом эти подробности блекли, история становилась все проще и проще. По его словам выходило, что он путешестоввал в мире мертвых, даже не заметив собственной смерти. С каждым пересказом история становилась все абсурднее, и наконец, ее вообще перестали слушать. Ранение в голову сказалось на его психике. Он стал раздражителен и плаксив.

Три года спустя друзья разыскали его. Якобсон жил в пустой квартире со множеством внутренних дверей, каждая из которых запиралась отдельным замком. Из мебели имелось только две огромных колонки, подключенных к проигрывателю.

Пластинок, впрочем, не имелось. Одну из колонок он использовал вместо кровати.

Среди соседей он слыл безобидным, хотя и неприятным сумасшедшим. Своих друзей он не узнал. О своем ранении и путешествии после смерти вообще не помнил.

Рисовать он разучился. Друзьям так и не удалось выяснить, на какие средства он живет.

Еще два года спустя его видели в городском автобусе, разговаривающим с ребенком. Якобсон снял с шеи и предложил ребенку маленькую ракушку, в которую была продета нитка. Ребенок от ракушки отказался. Якобсон был лыс, а его голова с заметным шрамом была покрыта красными прыщами. Из его кармана вытекал яичный желток. Человек, видевший его в автобусе, был одним из тех, кто успел записать историю о посмертном путешествии.