Александр Громов - Текодонт

Пескавин остановился.

– Опять на ногу наступила, – сердито сказал он. – Иди тогда ты вперед, раз уж так не терпится. Хотя нет, мы уже пришли. Вон то пятно слева видишь?

Анна еще раз всхлипнула и часто задышала.

– Мумия?

– Будка. Это и есть второй пост. Там один охранник, и он нас видит, если не пьян. Ага, вот он вышел, мордоворот. Видишь?

– Да. То есть нет, не вижу.

– Неважно. Где-то поблизости бродят еще двое, их мы проглядели. Но здесь им делать нечего, это служебный проступок – собираться втроем в будке, – он хохотнул. – Так что работать буду здесь.

– А как же… – Анна смотрела во все глаза то на Пескавина, то на темное пятно будки, рядом с которым в редеющем тумане проявлялась, как на фотобумаге, смутная фигура охранника.

– Пяток пальчиков тебе, надеюсь, хватит? – спросил Пескавин. Анна кивнула. Он порылся в карманах, достал несколько бумажек и мелочь. Отстегнул от запястья браслет.

– На. Добавишь своих, пойдешь вон к той морде и попросишь продать пальчик. Сувенир на память. Заговоришь ему зубы, не мне тебя учить, как это делается. Канючь, скули, что хочешь делай, хоть отдайся ему на снегу, но десять минут мне обеспечь. Ясно?

Она кивнула:

– Так что, мне идти?

– Постой, – сказал Пескавин. – В автобус я не вернусь. Будешь ждать меня на космодроме возле касс, а будет шухер – жди на смотровой площадке. Я тебя найду. Поняла?

Анна нерешительно перемялась с ноги на ногу, и Пескавин понял, о чем она сейчас спросит. На душе стало пакостно.

– Теко, – сказала она. – А ты меня не обманешь?

– Успокойся, – он заставил себя бодро улыбнуться и проглотил комок. – Иди и делай дело.

Она прошла немного и обернулась. Он успокаивающе кивнул, и тогда она пошла решительно, все быстрее тая в тумане. Сейчас охранник заметит ее, и заметит не инфракрасной оптикой – а глазами, и глаза у него вылупятся, а пасть осклабится. Прощай, девочка, с тоской подумал Пескавин. Ничего не поделаешь, так уж получается. Если выберусь и если ломтики не ждут на космодроме, тогда – может быть, но это уже два «если». Хватило бы и одного.

Прощай, девочка.

Туман почти исчез, зато пошел снег, крупный, хлопьями, липкий и мутный, тающий на лице и заползающий за воротник. Пескавин отряхнулся. Он был один. Сначала, оглядываясь, он еще видел темное пятно, о котором знал, что это та же будка, и выверял по ней направление, потом будки не стало видно и уж тем более нельзя было рассмотреть, чем там заняты Анна и охранник, зато это можно было себе представить. Он представил и смачно плюнул. Ведь сучка же, сентиментальная «не сомневайся» и больше ничего, пальчики, видите ли, сама ломать не может, так почему я должен казаться себе таким подлецом? Когда это со мною в последний раз было? Забыл. Место, что ли, такое? Он осмотрелся. Место и вправду незнакомое, не шел я здесь, и вообще здесь никто не шел, ни одной мумии на этом уклоне, а почему? Может, здесь под снегом каменная осыпь, помню, как мы обходили какие-то камни, и еще помню, что был водопад, но водопад не здесь, а дальше, почти у самого перевала, он теперь иссяк. Где-то там должен стоять я, подумал он тоскливо. Значит, мы почти дошли. Я и мама. Мне было шесть лет, и мама обещала мне подарок ко дню рождения, но в тот день привезли папу и мама сидела какая-то чужая, непохожая на маму, а я смотрел исподлобья и с недоверием, потому что знал точно, что папа воюет, управляет боевой машиной, стреляющей по ракетам, что падают по ночам, а раз управляет, то никак не может быть в этом глупом железном ящике. Соседки утешали маму и говорили, что маме еще повезло, другим посылают просто землю, подобранную на полях сражений, но я их не слушал, потому что уже знал твердо: папы там быть не может, с чего бы папе лезть в этот ящик? – и я восторженно запрыгал, крича: «Сколько у нас гостей, как здорово!» – а мама вдруг ударила меня по затылку, закричала, забилась об этот ящик, и я тоже заревел, сначала от подзатыльника, а потом от страха за маму. И все равно я знал, что папа жив, ведь в ту ночь не упало ни одной ракеты, и я показал язык соседкам, смотревшим на меня кто гневно, а кто с жалостью. Вот вам! Вот папа научит и меня стрелять по ракетам, и тогда уж точно ни одна не свалится на ваши глупые головы… А через неделю всем пришлось уходить, потому что на город все же упали три ракеты и вокруг говорили, что это не обычные ракеты и что теперь в городе жить нельзя, а надо уходить. И мы шли вместе со всеми, мама катила тележку с вещами, а я радостно скакал впереди, пока не устал, и тогда мама посадила меня на тележку поверх вещей, но уже в Ущелье у тележки отскочило колесо, и ее пришлось бросить. И еще я тогда очень устал и хныкал, но мама не давала мне отдохнуть и говорила, что надо спешить, а вокруг все действительно спешили, многие обгоняли нас с мамой, и лица у людей были серые…