Елена Хаецкая - Космическая тетушка

– Нет ничего проще.

И я свистнул. Дом вобрал в себя этот звук, некоторое время изучал его, а затем направил ровнехонько в то самое место, для которого он и предназначался: в ухо няньки, спавшей в передней моей комнаты с тарелкой на животе, где дремал в ожидании своей участи большой кусок вишневого пирога. Услыхав свист, нянька мгновенно пробудилась, быстро схватила пирог, сунула его в пасть и так, жуя, поспешила на зов барчонка.

Бугго и я увидели ее в конце галереи, где мы стояли, рассматривая гобелен с вытканной на нем картой Эльбеи. Бугго водила по нему пальцами, показывая, где побывала и каким путем добиралась до дома. Завидев няньку, Бугго сунула руки за пояс и косо откинула голову, а нянька испустила медвежье мычание и поскакала ей навстречу. Миг спустя они обнимались и плакали, причем нянька целовала Бугго руки и плечи, а та щелкала ее по макушке и сильно фыркала носом.

Затем, привлеченный суетливым шарканьем и новыми звуками, явно несущими в себе волнение, в галерею вышел и мой отец. Он остановился между картиной «Смерть Гнеты, убийцы Макетона», написанной в стиле «выспреннего правдоподобия» (любимый стиль дедушки, которому нравится, чтобы все было однозначно), и статуей «Прекрасная Астианакс», изваянной в духе «нового формализма», вследствие чего формы прекрасной Астианакс, которых было куда больше, чем следовало бы анатомически, размещались на ее теле в самых неожиданных местах. Мне эта статуя всегда представлялась древесным столбом, по которому ползают жирные улитки. Искусство «нового формализма» у нас в доме все терпеть не могли, но отец считал нужным создавать у гостей иллюзию, будто мы шагаем в ногу со временем. Кроме того, он избавлялся от сотрудников, которые восхищались этой статуей.

Мой отец руководил крупной корпорацией по производству сельскохозяйственных орудий, предназначенных для обработки почвы самых разных планет. Химико-ботанический институт разрабатывал специфические удобрения и занимался селекцией – не без успеха, потому что мы непрерывно богатели. Я знал об этом из язвительных замечаний дедушки, которые тот нередко делал во время семейных обедов.

Говорили, будто отец правит своими подчиненными железной рукой, – чему, глядя на его фигуру, трепыхающуюся внутри шелковой домашней куртки, невозможно было поверить. Впрочем, рассказу о бойкой девице из отдела химических исследований, выведенной моим отцом из зала заседаний за ухо, я верил вполне.

Сейчас, когда он стоял в конце галереи, казалось, будто убийцы Гнеты занесли мечи прямо над ухом моего отца. Особенно зловеще сверкал нарисованный глаз над шелковым плечом отцовой домашней куртки.

– Иезус на троне! – воскликнул отец. – Бугго! Тебя уже выпустили? Мы ждали только через…

– Ну да! – крикнула Бугго, перебивая его.

– Но почему?.. – промямлил отец.

– А не доказали!

Отец как-то непонятно двинул ртом и зашлепал к сестре навстречу.

Они были похожи – оба носатые, с той характерной зеленовато-бледной смуглостью кожи, которая отличает всех представителей рода Анео, и совершенно белыми волосами. У Бугго они имели желтоватый оттенок – впрочем, я подозревал, что они были просто грязные. Отец нехотя обнял ее, а Бугго хорошенько постучала его кулаком по спине, отчего он утробно крякнул и высвободился поскорее.

– Жить будешь, конечно, здесь? – спросил он.

Она весело кивнула.

Отец вздохнул, пошевелил носом.

– Работать хочешь?

– Нет!

– Если надумаешь, скажи.

– Я уже сказала – нет. Я старая дева. Хочу бездельничать.

– А, – молвил отец. – Я велю, чтобы тебе приготовили комнаты. Прислугу дать?

– Если не жалко.

– Не жалко.

– Я ведь бить буду, – предупредила Бугго.

– А мне не жалко, – повторил отец. – Бей себе на здоровье.

– Скажи, брат, – спросила Бугго, – моя старая комната свободна? Та, детская?

– Не знаю.

А я знал. Там обитали трое или четверо приживал, такие вздорные и пьяные, что невозможно было даже разобрать: мужского или женского они пола. Кажется, один из них приходился племянником (или племянницей) заслуженного сотрудника отцовской корпорации, к тому времени уже умершего, а прочие завелись от первого сами собою, едва он только свил тряпичное гнездо в бывшей теткиной детской. Следует отдать должное подобной породе людей: обычно они ничего не разрушают и не ломают (почему, как установлено было чуть позднее, и все теткины куклы, дневники и веера оказались на прежнем месте, кроме одного перламутрового, проданного приживалами в критическую минуту с целью покупки штофа), но только привносят свое и почти исключительно своим и пользуются. Поэтому после скорбного исхода всей шайки комната почти сразу обрела первоначальный вид. Вместе с приживалами, как казалось, ушел и запах их, и даже весь мусор, кроме прилипшего, но и тот словно бы рвался отлепиться и устремиться вслед за господами, кои некогда призвали его из небытия к бытию.