Елена Хаецкая - Космическая тетушка

После этого случая я тоже обзавелся образом Ангела, а няньке показал кулак и пригрозил подсыпать ей в пироги булавок, если она не перестанет меня пугать. Нянька в ответ захохотала, но, как ни странно, подчинилась.

Не испытывая больше страха, я научился с удовольствием внимать голосам, обитающим в старом доме, и иногда мне казалось, что вот-вот он расскажет мне какую-нибудь тайну, и все после этого станет еще лучше, еще полнее.

В глубине парка стоял небольшой павильон, вокруг которого все лето и добрую половину осени цветут толстые, пышные розы. Там жили четверо старых кентавров, точнее – кентавров-пони. Их человеческие тела были намного меньше, чем у взрослого мужчины. Когда-то они служили с дедушкой в одном полку и составляли полковой оркестр. Они и теперь обитали у нас на правах приглашенных музыкантов. Дедушка позвал их играть на свадьбе моих родителей. С тех пор они поселились в павильоне. Кстати, буйное цветение наших знаменитых розовых кустов и было как раз вызвано обилием конского навоза.

Кентавры-старички постоянно пребывали в состоянии приятного подпития. В дни больших приемов они подлавливали прогуливающихся дам и говорили им смешные скабрезности в духе минувшего века, почему дамы часто не догадывались, о чем речь, и вежливо смеялись, приводя кентавров в восторг.

В тумане я слышал звучащую в парке нестройную музыку. Она доносилась до меня еле-еле, как шепот ушедшего лета. От этого щемило в животе и чесались руки, а предстоящая мне жизнь казалась волшебным приключением, которого я, несомненно, заслуживаю.

Сейчас, когда прошло уже много лет и многое из смутно угаданного в те туманные дни странным образом сбылось, мир моего детства предстает большой мятой коробкой из золотой бумаги, где сберегаются игрушки, частью сломанные, но оттого не менее любимые. Тогда в мире было полно участников последней войны за Спорные Территории. Все они были как на подбор бодрыми, нахальными стариками, вроде дедушки или кентавров, и почти все – с каким-нибудь увечьем. Это казалось совершенно естественным делом. Поэтому и облик тети Бугго поразил мое воображение куда меньше, чем можно было бы предположить.

Она нарушила мерное колебание тумана, сперва как бы растолкав его клубы, а затем и поправ ногами – уже на ступенях, перед самой дверью. Смуглое лицо Бугго, когда она откинула голову, рассматривая герб над входом, выглядело почти серым, а глаза на нем были очень светлого голубого оттенка, как мне показалось, цвета тумана. Одно плечо она держала намного выше другого и заметно хромала при ходьбе.

Я был уверен, что эта женщина не пришла к нам откуда-то извне, из-за ограды парка, но зародилась прямо здесь, в поглощенной туманом аллее, как некий сгусток всего, что доселе было растворено в здешнем воздухе: воспоминаний, живучести, родовитости, увечий, старости, предчувствий и влаги.

На миг незнакомка скрылась из виду, и тотчас заскрежетала дверь, недовольная тем, что ее потревожили в такую погоду, а затем твердые подпрыгивающие шаги вторглись в сокровенные шорохи дома.

– Эй, – молвила женщина, останавливаясь у лестницы и выжидательно глядя на паноплию. С пришелицы текла вода.

– Я здесь, – сказал я и полез вниз с подоконника.

Она стремительно переместилась к окну – скакнула, как кузнечик, – и протянула мне руку, холодную, мокрую и твердую.

– Ну и ну, – произнесла женщина, – ты кто?

– Теода, – ответил я. – Младший сын.

– А кто старший?

– Гатта.

– Новые имена, – вздохнула она. – А я – Бугго.

– Старое имя, – заметил я, решив быть вежливым.

Она прищурила белые глаза. Ресницы у нее тоже были белые, неестественно длинные и очень пушистые.

– Ты завиваешь ресницы? – спросил я.

– Да, – ответила она.

И мы с ней отправились бродить по дому.

Неожиданно я вспомнил, где слышал имя «Бугго».

– Ты – моя тетя. Ты подписала рекомендацию моей няньке.

Она резко остановилась, прямо посреди скачка, и вздернула плечо еще выше.

– А! – выговорила она. – Ну да! Она у тебя?

– Разумеется. В доме просто орава дармоедов.

– Она тебе нравится?

– Это как посмотреть, – отозвался я, не видя причин не быть вполне откровенным. – Она не может донимать меня нравоучениями – в этом ее несомненное достоинство. С другой стороны, на расправу она скора, и рука у нее тяжелая.

Услышанное ужасно развеселило Бугго, хотя не понимаю, что смешного было в том, что я сказал. Она мелко затряслась в безмолвном хохоте, а затем, поуспокоившись, изъявила желание повидаться с моей нянькой.