Елена Хаецкая - Монристы (полная версия)

Головы дергаются, я вижу горящее ухо Хатковской.

– О! – восторгается Головченко. – Головку так! и замерли!

Он идет вдоль строя, удостаивая каждого ласковым словом:

– Чудесно! О! Вот так! Очень хорошо! Немного выше подбородок! И замерли!

Саня-Ваня, обретший дар речи, злобно говорит из угла:

– Тебе что сказали? Подбородок выше!

В нашем классе почти нет мальчишек. У нас девчонский класс. И это определило наши отношения с майором.

– Юнармеец Кожина!

– Я, – с отвращением говорит Наталья.

– Отставить, – после краткого раздумья говорит Саня-Ваня. – Юнармеец Алексеев! Выйти из строя на пять шагов!

Димулео старательно тянет носок. Лицо его становится невыразительным и унылым. На пути Дим-Дима стоит полковник. Полковник стоит спиной к Дим-Диму и не видит его. Димулео тактично ставит занесенную ногу вбок и обходит полковника по кривой.

В перерыве Хатковская говорит мне:

– А ты заметила, что их высокоблагородие третируют их благородие?

– Дуры, – флегматически замечает Кожина, не поднимая глаз от своего фолианта.

– Между нами, Мадлен, – говорит Хатковская, толкая меня локтем, – я подозреваю, что ПОЖИЛАЯ ЗАМУЖНЯЯ ЛЕДИ… – Опасливо косится на Наталью, но Наталья выше этих мелких выпадов. Легкая улыбка превосходства играет на ее лице. – Наша леди влюблена… Правда, в покойника… Да, но все-таки – Наполеон…

В этот момент Димулео сделал жест, означающий пронзение кинжалом, и печально сказал над предполагаемым трупом Натали:

– Ей было пятнадцать!

В ответ она пырнула его со словами:

– Ему было одиннадцать!

Я отомстила за своего друга, сказав над телом Натали:

– Ей было шестьдесят!

Она сказала, что треснет меня Наполеоном по башке.

Хатковская сказала: «Прощай, пожилая влюбленная!» – и благородно ретировалась.

Димулео подошел к Наталье вплотную, дернул на груди пиджак и задушевно сказал:

– Бей, сволочь!

– Прелесть моя, – нежно ответила Натали.

Нас было трое: Кожина, Хатковская и я. Мне всегда казалось, что люди чаще дружат по трое, чем по двое, и в дружбе всегда присутствуют Атос, Портос и Арамис. Атос вносит в дружбу благородство, Портос – доброту, Арамис – некое «себе на уме», не позволяющее полностью раствориться в друзьях и забыть, что ты – отдельный человек. Это не мешало мушкетерам любить Арамиса. И мы с Натальей любили Хатковскую. В нашей дружбе Арамисом была она.

Если судить по книгам и фильмам о школе, то можно подумать, что на наше становление влияли наши мудрые учителя. И что они нас воспитывали. Не берусь утверждать, что наша школа – типичнейшая. Но я берусь утверждать, что на наше становление влияли только наши друзья и книги, которые мы тогда читали. Мысль о том, что учитель не имеет возможности проникнуть в мою душу, казалась мне восхитительной. Учителя были нам чужие.

Наши друзья, наши дурачества, прогулки, наши книги – все, чем мы отгораживались от казенной скуки, давившей нас со стороны учителей, пытавшихся оказать влияние на наше формирование, воспитание, становление, мировоззрение…

– Мадлен, наша пакость, – ласково говорит Хатковская и берет меня под руку. – Мадлен, вы шкура…

– Партайгеноссе Хатковская! – говорю я. – Еще немного – и я потребую сатисфакции!

– Сатисфакция! – смакует Хатковская. – Отменно идиотское слово. Нет, сатисфакция – это, конечно, самое главное.

– Дети мои, – говорит Наталья. От Наполеона научилась. А может быть, от Франсуа.

После короткой паузы Хатковская задумчиво говорит:

– Хорошо бы нам всем сменить фамилии и отныне зваться Кожиными. Мы тогда сможем выступать в цирке. Послушай только, как это звучит: «Кожины под куполом цирка!» А потом мы залезем к ней на плечи. И посмотрим, кто первый не выдержит. Возможно, это будет канат…

Я замечаю на лице Натали блаженную улыбку.

– Ты чего?

– Я представила себе летящую вниз Хатковскую… – говорит она и раскрывает Наполеона.

– Между прочим, Мадлен, – ядовито говорит смертельно оскорбленная Хатковская. – Наталья, по-моему, – громко шепчет, – Наталья не умеет читать. Она просто смотрит в книгу с умным видом.

– Уйди, корявая.

– Нет, ты скажи: как звали маршала Даву?

– Уйди, я сказала!

– Нет, я молчу, хотя его звали Никола, а кто был начальник штаба? [2]Ага, не знаешь!

Наталья величественно удаляется.

Прилетает Димулео. Последнее время он ходит по коридору с растопыренными руками и говорит:

– «Фоккеры» в хвосте… У-у-у… ТА-ТА-ТА! – И больно тыкает пальцами в спину. (Это пулеметная очередь).