Дмитрий Казаков - Последний аргумент

– Смотря что называть сотрудничеством, – она вновь улыбнулась.

– Ладно, – Виктор подвинул к себе бумаги, извлек из них фотографию, сделанную с видеопленки банка, подвинул к задержанной. – Это вы?

– Да, я, – ответила она, досадливо покачав головой. – Судя по всему, звоню вам, сообщая о том, кто произвел взрыв на Поклонной горе.

– И кто?

– Я и произвела.

– В одиночку? – Виктор позволил изумлению отразиться на лице.

– Да, – Татьяна кивнула. – Российский национальный комитет – миф, придуманный мной для солидности. На самом деле все три взрыва осуществила я.

Виктор задумчиво почесал подбородок. Вроде бы все ясно – врет, выгораживая соучастников. Но доказательств причастности к террористическим актам других людей все равно нет. На заводе была она, звонила – тоже…

– Весьма оригинальная версия, – сказал он после некоторого размышления. – Но вы не находите, что для одного человека организовать столь масштабные акции несколько трудновато. Тут требуется кропотливая длительная подготовка…

– Нет ничего невозможного для человека, – Татьяна проговорила это с чувством. Глаза ее сверкали, – сердце в груди которого бьется для России и русского народа!

– Так и я служу России!

– Нет, – она презрительно скривилась. – Не той фальшивой, подлой стране, которая по недоразумению продолжает носить это имя, а той, которой она должна быть, великой и могучей!

– Ладно, оставим этот спор, – Виктор откинулся в кресле, слегка покрутил головой, разминая затекшую шею. – Перейдем к деталям. Если вы сами осуществляли все теракты, то вы должны помнить кое-какие подробности…

Она чуть заметно напряглась, в глубине голубых глаз появилась неуверенность. «Ничего» – подумал Виктор с удовольствием. – «Сейчас я тебя подловлю, и тогда посмотрим. Это тебе не лозунгами сыпать, фанатичка!».

Утро поднималось над Москвой свежее. Воздух был чист и прохладен, почти как осенью, и Владимира время от времени пробирал озноб. Даже солнце появилось из-за горизонта какое-то бледно-желтое, замерзшее. Света его едва хватало, чтобы гасить звезды, а западная часть небосклона оставалась темно-лиловой, и там недружелюбно посверкивали белые и желтые огоньки.

Владимир ждал на небольшой полянке, на окраине Лосиного острова, недалеко от Пермской улицы. В кустах боярышника немилосердно громко пел соловей, но было не до него. Николай, который ранее всегда был точен, опаздывал, и это внушало беспокойство.

Хрустнула ветка, и на поляне появился контрразведчик. Был он изможден, будто каторжник, на похудевших щеках чужеродно смотрелась совершенно седая, словно шерсть белого медведя, щетина.

– Доброе утро, – поздоровался Владимир, ощущая, как беспокойство, камнем висящее на сердце, слегка слабеет.

– Доброе, – отозвался Николай. Глаза его были воспалены, указывая на бессонную ночь, в них не угасал лихорадочный блеск.

– Все принес?

– Да, – Николай присел на корточки, с треском расстегнул молнию на большой спортивной сумке. Зашуршали бумаги. – Вот план тюремных помещений. Крестиком помечена камера, где держат Татьяну. Тут же – схема подземных коммуникаций, ведущих к зданию. Я отметил ваш путь.

– Так, – Владимир некоторое время разглядывал бумаги, затем на лице его появилось озадаченное выражение. – Это откуда нам придется стартовать?

– Путь неблизкий, – с неохотой проговорил Николай. – От метро «Электрозаводская». И еще – я принес оружие, а то в подземельях всякое случается.

В распахнутом чреве сумки тускло блестели тела нескольких пистолетов.

– Ясно, – кивнул Владимир, убирая карту в карман. – Что еще в сумке?

– Взрывчатка, – контрразведчик поморщился, словно разжевал горошинку черного перца. – Я опустошил наши запасники полностью. Но зато ее хватит, чтобы поднять на воздух половину следственного изолятора!

– Главное – дотащить все это, – сказал Владимир, пробуя приподнять сумку, которая показалась ему тяжелой, словно ее набили свинцом.

– Ничего, допрете, – невесело ухмыльнулся Николай, похлопав соратника по плечу. – И сделаете все, как надо. И это будет настоящим подвигом!

– Убийство соратника – не подвиг, – вздохнул Владимир, чувствуя, как сильная ладонь сжимает сердце. Грудь пронзила острая боль. – Во имя какой бы идеи оно не совершалось!