Алексей Корепанов - Время Чёрной Луны

Это открытие весьма меня обрадовало. Значит, здесь можно было жить; значит, мир этот создавался с какой-то целью, не угрожающей живому существу (а я почти не сомневался в искусственности этого мира).

Впрочем, исходил я из чисто человеческих понятий, а знания-то мои о Вселенной были крайне ограниченны… Ведь не исключено, что меня просто угораздило попасть в такой уголок мироздания, который являлся обыкновенным противовесом хаосу, возник совершенно естественным путем за счет неких антиэнтропийных процессов, и никто не ждет, да и не может ждать меня здесь.

«Однако, занесло-то меня именно сюда, а не в какое-либо другое место, – не сдавался я. – Что, если я все-таки перетек по единственно верному руслу, и где-то здесь находится Илонлли?..»

Я старался не думать о том, что этот мир мог быть создан именно для меня. Как стерильная одиночная камера для вечного заключения…

Я, разувшись и подвернув брюки, сидел на краю водоема, опустив ноги в прохладную, несмотря на все более яркое освещение, воду, жевал кубические «бананы» вместе с семечками (чтобы не сорить в этой идеально вылизанной местности), глядел на уходящие в бесконечность, но не сливающиеся в одной далекой точке ряды непонятных строений (а может быть, и не было никаких строений, а была лишь с неясной мне целью устроенная видимость?) и прикидывал, сколько времени (если здесь было время) уйдет на поиски, и долго ли вообще я смогу продержаться в этой сурдокамере при крайней ограниченности внешних раздражителей, беэ которых, как известно, приходится несладко. Того и жди, в условиях сенсорного голода начнут чудиться завывания и сатанинские вопли, из-за угла враскачку выйдет бородатый рулевой с колумбовой «Пинты» в красном колпаке и потертых штанах, и сиплым голосом попросит закурить (хотя, вроде бы, и не курили еще матросы Колумба; по крайней мере, в пути к Новому Свету), ближайший хрустальный куст обернется Снежной Королевой с ледяными глазами и вьюгой длинных волос, а поднебесные шары прольются золотистым дождем на серый асфальт знакомого переулка, где жила когда-то милая девушка, с которой бродил я по старому кладбищу…

Я встрепенулся, набрал пригоршню воды и плеснул в лицо. Белизна сияла, как снежное поле в погожий денек – видимо, наступал местный полдень.

Интересно, могли бы здесь прожить мои земляки-земляне? Есть еда и есть вода – а развлечения можно придумать в меру собственной изобретательности. Вынесли бы они такое существование? Или совершенно прав был во времена прародителей наших змей-искуситель, спровоцировавший изгнание Адама и Евы из рая, исправивший ошибку Создателя и вынудивший предков проводить дни свои в заботах о хлебе насущном? А что, сдается мне, наши пращуры постепенно деградировали бы в Эдеме, беззаботные и бездумные, и превратились бы в рядовых тварей земных, каких полным-полно было в саду Эдемском. Мудрый змий знал, что делал – за то и пострадал… А ведь поступал он так ссвершенно сознательно, прекрасно понимая, что его ждет, но готовый пострадать за людей…

Вот ведь кому поклоняться надо, кому воздвигать храмы, о ком слагать песни, легенды и саги, кого славить неустанно, главным праздником на все века определив Великий День Искушения… и Вкушения Плода… и Благословенного Изгнания…

Отчетливый шорох послышался за углом, словно тащили что-то тяжелое – и из-за ближайшего кубического строения выполз Змей. Он был великолепен, он переливался изумрудами; над его большой головой с мудрыми печальными глазами возвышалась корона – нечто золотое, нечто серебряное, нечто лучистое и восхитительное. Тяжелое его тело извивалось по белому с сиреневыми прожилками, и там, где он проползал, оставался черный след – след скорби и высшей мудрости, ибо неизмерима печаль – сестра бездонного знания…

– В истинных знаниях нет печали, человек. – Свистящее шипение Змея заполнило все пространство между двумя плоскостями. – Печаль свойственна вам, людям. Истинные знания бесстрастны и не могут принести вреда. Они истинны, человек…

– Что есть истина? – не нашел я ничего другого в ответ.

– Истина недоступна, ибо мир рухнул бы, если бы постиг ее.

– А может быть, она стоит того?

– К твоему счастью, об этом не дано тебе знать, человек.

– И все-таки, Змей, приоткрой хоть краешек Истины…

– Не могу… Лишь Тот, Другой… Прислуш-шивайся… В ш-шуме есть смыс-с-с-сл… Ты с-спиш-шь…

Свистящее шипение становилось все глуше, голова Змея вздымалась все выше, дотягиваясь до поднебесных шаров, а туловище, бледнея, растворялось в воздухе; исчезал черный след, словно кто-то невидимый смывал черную тушь с бело-сиреневой поверхности. Ш-шумело, ш-шуршало, ш-шелестело… тиш-ше… тиш-ше… ш-шш…