Ольга Онойко - Дикая раса

— Внимание! — разнеслось по рубке, и почудилось, что компьютер говорит нервно. Тембр был стандартный, голос Иренэ Карреру удалили из базы — он напоминал о смерти предыдущего капитана.

— …внимание… целостность… семьдесят пять процентов, — захлебывающееся шипение, — пятьдесят пять процентов…

— Словили! — проорал Патрик. Схемка фрегата в верхних углах мониторов переливалась алым. — В ходовую, й-й-о…

Он не столько попытался выругаться, сколько застонал от отчаяния.

— Это второй, — сказал Маунг. — Он вышел с другой стороны.

Первый пилот глубоко вздохнул и сосредоточился.

Морески ругался по корабельной связи, пытаясь добиться невозможного — заставить техников фрегата сделать больше, чем сами они могли для спасения своей жизни. Патрик что-то невнятно орал.

Кхин откинулся на спинку кресла. Привычное спокойствие, подобное безмятежности озерной глади, стало полнее и глубже, превратившись во всеобъемлющий океанский штиль. Сейчас помогло бы лишь чудо, лишь вмешательство майора Никас, но майор — на «Древнем Солнце», и она занята делом. К чему волнения, если ничего не можешь переменить?

…и корабль содрогнулся снова.

Злосчастная ходовая часть ракетоносного фрегата «Миннесота», дважды ремонтированная и все же изначально склонная к рассинхронизации биений в гравигенераторах, отказала.

Экраны вспыхнули алым и золотым, многократными превышениями допустимых норм, тревогой, потом просто бессмыслицей, которую выводили сбитые с толку программы. Слетела блокировка, не дававшая борткомпьютеру организовать свою работу с качественно иной степенью целесообразности.

«Миннесота» обрела разум.

Фрегат попытался спастись. Двигатели коррекции включились, направляя ракетоноску вниз от условной плоскости, принятой картами флота. Но рассинхронизация достигала уже трех с половиной наносекунд, и корма «Миннесоты» начала сворачиваться внутрь себя.

«Закручивающийся» гравигенератор остановить можно.

Теоретически.

В лабораторных условиях.

Расплавились процессоры. На экранах застыли сине-белые таблички нулевой работоспособности, но продержались недолго.

В кормовой части фрегата в двух местах произошла разгерметизация внутренних помещений. Поменявшая вектор гравитация рвала броню, как картон.

Корабль отключил всю гравитацию, в том числе жизнеобеспечение. Дал залп в пустоту, разгоняя себя отдачей.

Мониторы погасли.

…и на миг перед тем как взорвались двигатели «Миннесоты», отправив в бесконечный путь по космосу миллион стремительно остывающих обломков, в экране первого пилота отразилось спокойное лицо Маунг Маунг Кхина, с последним ударом сердца осознавшего, что сансара — нирвана, и покидающего физическое тело без сожаления; с усмешкой переходил он в число архатов, навеки оставляя призрачный мир.

…маленький золотой будда.

Двое условных суток спустя Ррит Иррьенкха стала Второй Террой.

Боевые корабли человечества шли к Ррит Кадаре.

Ифе пела.

Птица Ифе спела собственную жизнь, став знаменитейшей из бардов Великой войны. Она прожила долго, и еще при жизни ее песни перепевались десятками «звезд», миллионами тех, кто умел взять полдюжины гитарных аккордов. Песни о чужих звездах, о Земле, о пустоте, ожидании, вере. Звук ее голоса стал символом, который прежде смысла слов обозначал эпоху — эпоху славы и горя.

Но ранние, военные песни были популярны меньше всего. Разве что в пору Второй космической их вспомнили ненадолго и разыскали несколько старых записей самой Ифе.

От Счастливчика Джека почти ничего не осталось. Ни фото, ни записи любительской камеры, ни сделанной им вещи. Нет даже могилы. Только единственная открытка среди вещей знаменитой певицы, квадратик глянцевого картона, на котором маркером, корявым почерком выведено:

«Меня нет.

Я весь перешел

В седьмое агрегатное состояние вещества –

Любовь, мля».

— Уважаемый местер…

«…requiem aeternam dona eis», — Майк оглядел строчку как живописец — эскиз. Стоит ли? Определенно стоит. Лакки сын католички, да еще готовился в гуманитарии. Нетипичный герой, а нетипичность мало упомянуть, надо показать.