Елена Горбачевская - Не имей сто рублей...

Сначала его расслабленное сознание наполняли разнородные пестрые факты, картинки, сведения. Их было столько, что даже он, привыкший следить за развитием во времени различных объектов Вселенной, не имел возможности систематизировать такое огромное количество. Как кусочки мозаики, они все появлялись и появлялись в его восприятии. И когда он уже решил, что их лавина сметет его хрупкое сознание, вдруг активизировалась Система. Она подчинила себе все: и его мировосприятие, и новую формирующуюся структуру, и это огромное количество разрозненной информации. Система принесла взаимодействие, и он понял, что, наконец, высвободилась вся память рода из глубин его сущности. Новой информации не поступало, только все активизированные точки времени с сумасшедшей силой качали энергию, и практически всю ее поглощала Система.

Он знал, что происходящее выше его, и подчинился. И даже подумал, что в этом он сходен с неразумными обитателями той планеты, на которой жил. У них тоже есть неосознанное знание, имя которому — инстинкт, и которое ведет их практически весь период существования. Он полностью признал власть Системы над собой. И Система с благодарностью отреагировала на это, подключив его сознание к тем данным, которые все это время были запрятаны глубоко в недрах его сущности…

Утром мы традиционно позавтракали и в десять пятнадцать снова уже стояли у рыхлых белесо-голубых клубов тумана. На этот раз нас не провожали. Как, впрочем, и не ждали там, в 44-м. Мы выждали еще несколько минут на всякий случай, благо стабильность промежутка позволяла это сделать, и снова шагнули в белые хлопья.

— Стой! Кто идет? — первое, что услышали мы, вынырнув из тумана.

Порядок! Первый раз за все время этой эпопеи, а, точнее сказать, опупеи, нам удалось попасть туда, куда мы стремились. Может быть просто потому, что стали стремиться в другую сторону? Тем не менее было достаточно приятно снова увидеть мальчишескую физиономию Коновалова.

Пока мы катили свои велики по колдобинам, Василевич, которого Коновалов назначил нам в провожатые, успел рассказать обо всех событиях прошедших суток. Самым главным и отрадным из них было возвращение Кругалевича, «Портного». Причем этому способствовало именно наличие Сережиной записки на березе.

Мы шли по пыльной дороге. Совсем как несколько дней назад. Будто снова попали в петлю, как я тогда возле Комаровки. Опять все повторяется, опять мы бежим по кругу. И все время остаемся на месте. И так бесконечно, до дурноты… Хотя нынешнее наше путешествие к лагерю все же сильно отличается от первого. На нас никто не наставляет ствол автомата, вряд ли в ближайшее время нас станут расстреливать, и даже появилась какая-то ясность с этой «дыркой», пусть призрачная, но надежда на возвращение. А в душе — глухая тоска. Нет, я, безусловно, рада тому, что у нас появился реальный шанс вернуться. Только вот Сережа… Так взъелся на меня! А ведь мне показалось, что наши отношения уже слегка налаживаются, и тут — здрасьте!

Более дурацкого ощущения, чем то, которое испытали мы, вернувшись в лагерь разведчиков, в моей жизни не было.

Вот, к примеру, человек уезжает. Его все провожают, может, плачут даже. В конце концов выпито «на посошок», сказаны все напутственные слова и розданы все обещания. Ну, долгие проводы — лишние слезы, уехал. Платочком помахали, потом в него же и высморкались — все, жизнь идет своим чередом, со всеми делами и заботами. И вот вдруг спустя некоторое время уже провоженный гость неожиданно возвращается — билетов не было. И что прикажете с ним теперь делать? Радоваться встрече? А как же запланированные дела и прочее? В общем, ситуация боле, чем дурацкая под названием «Вы нас не ждали, а мы приперлись».

И нет ничего удивительного, что именно в такую дурацкую ситуацию мы и попали. При моей «везучести» следовало бы удивляться, если бы случилось иначе. Встреченные по дороге бойцы кто смеялся, кто слишком уж бурно выражал свой восторг по поводу нашего возвращения. А мы чувствовали себя полными идиотами, из-за чего Сережка дулся еще больше, а я совсем закисла. Не унывал только Саня. Может быть потому, что старшина Петренко действительно был очень рад видеть его снова. Тем более, что из-за последствий «лечения» толком не смог попрощаться. Надо сказать, что выглядел он молодцом — рана на руке почти затянулась, покрылась корочкой и не беспокоила.

После обеда, которым нас накормили по старой памяти, вернулся из штаба Бартон в сопровождении Кругалевича. Кто-то сказал ему о нашем возвращении, и он разве что не пулей влетел в нашу землянку. Хорошо хоть, что я причесалась до этого и морду лица помыла. Хотя, впрочем, я ему и в солдатском обмундировании нравилась. Только вот Сережка, взглянув на его сияющие счастьем глаза тут же демонстративно стал собираться снова к озеру. Ему, видите ли, необходимо переговорить с Коноваловым, дать ему новые инструкции.