Джеффри Форд - Меморанда

Возвращаясь в апартаменты Анотины, мы обнаружили, что почти все цветы, украшавшие когда-то террасы городка, засохли и почернели. Анотина остановилась, чтобы сорвать увядшую лиану и растереть ее между пальцев. Сначала она с искренним любопытством ученого наблюдала за тем, как сухие частички стебля рассыпаются в прах и опускаются на каменный пол. Потом губы Анотины скривились, лоб наморщился от отвращения. Весь остаток пути она яростно отряхивала ладони, хотя от мертвого растения не осталось и следа.

Потом мы лежали в кровати, и Анотина целовала меня, настаивая на продолжении вчерашних, прерванных появлением чудовища, поисков мига настоящего.

– Не время, – отнекивался я, мягко отстраняя ее губы. – Не тот настрой… – Хорошо, что она плохо разбиралась в мужской физиологии: мое тело явственно голосовало «за». Чтобы успокоить Анотину, да и себя тоже, я предложил рассказать ей какую-нибудь историю.

– О чем? – спросила она.

– Увидишь, – отозвался я.

Как настоящего ученого, занятия любовью явно интересовали Анотину больше, чем какие-то занудные истории, но я наврал ей, что таким способом обнаружить момент можно гораздо быстрее.

– Ладно, – нехотя согласилась она, придвигаясь поближе и уютно устраивая головку на моем плече.

Я задумался на минуту, глядя на лик луны сквозь квадрат окна. Анотина принялась пальчиком рисовать у меня на груди круги – как тогда, во время эксперимента под деревом. Я чувствовал, что если не сочиню что-нибудь прямо сейчас, то не удержусь. А ведь это поставило бы под угрозу весь мой план… В этот миг легкое облачко призраком проплыло мимо луны, и меня осенило.

– Это история женщины в зеленой вуали, – начал я. – Жил-был однажды один очень тщеславный человек, и была у этого человека одна очень большая власть…

Постепенно я от третьего лица в деталях пересказал Анотине историю моего преступления перед Арлой Битон, так, словно сам никогда не был знаком с безмозглым героем этой повести. Рука Анотины постепенно замерла. Я видел, что она ловит каждое слово, и старался, чтобы мой голос звучал как можно монотоннее.

Больше часа я баюкал ее своим рассказом, а когда добрался до той части, где физиономист кромсает лицо девушки в дурацкой попытке сделать ее более добродетельной, Анотина, к моему великому облегчению, уже крепко спала. Но я продолжал рассказывать вслух, словно исповедуясь самому себе.

В памяти вставали шеренги образов. Вот лицо Арлы, закрытое вуалью, потому что один взгляд на него убивал быстрее выстрела. Вот моя каторга на острове Доралис, а вот возвращение в Отличный Город… Я будто вновь видел перед собой фальшивый рай – огромный хрустальный пузырь, который Белоу вырастил под землей, чтобы поселить там Арлу и Эа, Странника из далекого Запределья. Потом я рассказал себе о том, как Создатель съел белый плод и город был разрушен взрывами, а нам удалось убежать. Я снова присутствовал при рождении Цин – дочурки Арлы, которой однажды ненастной ночью я помог появиться на свет. Рождение ее чудесным образом исцелило Арлу и вернуло ей первозданную красоту. Уходя с Эа и детьми в Запределье, она оставила мне зеленую вуаль. На этом я и закончил свой рассказ, упомянув еще о своих сомнениях по поводу того, был ли подарок Арлы знаком прощения или напоминанием о моей вине.

Выговорившись, я почувствовал, как душа наполняется покоем. Ни разу в жизни я не ощущал такого совершенного умиротворения, как в эту минуту. Однако наслаждаться покоем было некогда. Я осторожно высвободил руку, служившую Анотине подушкой, и спустил ноги с кровати. Выждав несколько минут и убедившись, что она крепко спит, я встал и на цыпочках прокрался к своему коврику. Там я уселся скрестив ноги – так, если верить книгам, медитируют в провинции языческие жрецы. Для начала я усилием воли извлек из воздуха пачку «Сто к одному», а затем сосредоточился на материализации другого предмета, не предусмотренного в этом самом мнемоническом из миров, но необходимого мне завтра.

Я мысленно представил себе свой старый скальпель, из тех, которыми когда-то виртуозно орудовали физиономисты старой школы – какой-нибудь Курст Шеффер или Мульдабар Рейлинг. Эти инструменты были, по общему мнению, не так удобны, как современные, с двойной головкой, но кость они разрезали, словно пудинг. Отполированный металл лезвия поблескивал в свете моих мыслей, я видел инструмент со всех сторон сразу. Даже изящная монограмма из трех сложенных пальцев не укрылась от моего мысленного взора.