Ричард Матесон - Невероятный уменьшающийся человек

Что-то неприятное поднималось в груди, и Скотт, вовремя опомнившись, заставил себя прогнать бередящие душу мысли о солнце, об улице, о жене и ребенке. Все это ушло из его жизни. И только глупец станет забивать себе голову тем, что не имеет к нему никакого отношения.

Да, он по-прежнему мужчина. Хоть роста в нем оставалось две седьмые дюйма, он все еще мужчина.

Скотт вспоминал ту ночь, которую провел с Клариссой, и как тогда к нему пришла та же мысль: «Я все еще мужчина».

— Тебя не надо жалеть, — шептала Кларисса, касаясь пальцами его груди, — ты же мужчина.

Это был решительный момент.

Чувствуя ее горячее дыхание на своем плече, он почти всю ночь пролежал без сна, боясь разбудить ее и думая о только что сказанных ею словах.

Да, он все-таки мужчина. Пригибаясь все ниже и ниже к земле под бременем страшного недуга, чувствуя, что для Лу он больше не муж, переживая постоянные неудачи, он забывал об этом. Как будто, сжимаясь, его тело заставило сжаться и его дух, сделало его не мужчиной. Для того чтобы убедиться, что это не просто самокопание, достаточно было подойти к зеркалу.

И все-таки подобные рассуждения не содержали в себе всей правды, потому что мужчиной он был или не был только в отношении к кому-то. Вот сейчас, лежа в кровати по росту, он обнимал женщину и, значит, был мужчиной. Следовательно, размеры ничего не меняют, ведь у него есть разум: он еще личность.

Утром, когда мягкий желтый солнечный свет заиграл на постели, Скотт, чувствуя приятное тепло женского тела, рассказывал Клариссе обо всем, что передумал за ночь.

— Я не собираюсь бороться. Но и сдаваться не намерен, — быстро добавил он, увидев ее недоуменный взгляд, и пояснил: — Я не собираюсь бороться с тем, что не могу победить. Раньше я боялся признаться себе в том, что неизлечим. Так боялся, что однажды сбежал от врачей, заявив, что обследование мне не по карману. А на самом деле меня пугал его вероятный результат. И моя победа в том, что теперь я спокойно говорю о своей болезни.

Чувствуя пристальный взгляд Клариссы и ее маленькую руку на своей груди, Скотт лежал, уставившись в потолок.

— Да, я принимаю это, — после паузы проговорил он. — Я принимаю это и не собираюсь больше жаловаться на судьбу. Я не хочу уходить из мира, затаив злобу. — Резко повернувшись к ней, он вдруг возбужденно спросил: — Ты знаешь, что я решил?

— Что, милый?

На его лице мелькнула почти детская улыбка:

— Я опишу это. Буду писать, пока смогу. И расскажу обо всем, что происходило, происходит и будет происходить со мной. Ведь это удивительно. Моя болезнь не только проклятие — она уникальна. Я изучу ее. Разгадаю все, что смогу разгадать. Вот в чем будет моя жизнь и моя борьба. Я не собираюсь дрожать — больше никогда не буду бояться.

Скотт дожевал печенье и открыл глаза. Достал из халата губку и выдавил в рот несколько капель воды — теплой и солоноватой, но приятно смягчившей сухое горло. Он сунул губку за пазуху: впереди было еще долгое восхождение.

Посмотрев на свой самодельный крюк, Скотт заметил, что тот чуть разогнулся под тяжестью его тела. Он погладил блестящую поверхность крюка и подумал, что сможет, если понадобится, снова загнуть его.

Послышавшийся шум заставил его вздрогнуть и поднять голову. Это было мрачным напоминанием о поджидавшей его наверху опасности. Скотта передернуло, и ироничная улыбка тронула его губы.

«Я больше никогда не буду бояться» — эти слова звучали словно издевка. «Если бы я знал... — подумал Скотт. — Если бы я знал о тех леденящих кровь мгновениях, которые ожидают меня, то ни за что бы не произнес эти слова. И только счастливое неведение давало мне силы выполнять данное обещание».

И он следовал им: ничего не говоря Лу, каждый день, захватив с собой маленький карандашик и толстую общую тетрадь, спускался в сырую прохладу погреба, садился там и писал до тех пор, пока рука могла держать карандаш. В нетерпении, смешанном с отчаянием, Скотт разминал пальцы, казалось, пытаясь влить в них силы, необходимые для работы. Потому что голова его с каждым днем все быстрее и быстрее, как неуправляемая, идущая вразнос электростанция, выдавала нескончаемый поток воспоминаний и размышлений. Не запиши он их на бумагу, они вылетели бы из головы и потерялись. Скотт писал так упорно, что в несколько недель добрался до последнего, сегодняшнего, дня.

Потом он начал перепечатывать это, медленно, старательно ударяя по клавишам пишущей машинки. Чтобы получить ее, пришлось обо всем рассказать Лу. Скотт вынужден был сделать это, потому что машинка напрокат стоила дорого, а денег у них было маловато для пустой забавы. Лу не пришла в восторг, но машинку и бумагу все же дала. А дни текли...