Виталий Сертаков - Рудимент

Наверное, он и сошел с ума от горя. Он-то надеялся, что женится, уже потом нашли у него фотографии и письма всякие… Но мамочка, когда мы с ней подрались и опять помирились, она сказала, что санитар все равно бы не повесился из-за любви, мол, так бывает только в дешевых мелодрамах. Рисунки малыша он стащил заранее, и висели они спокойно у него дома, дожидаясь, пока жильцу не придет мысль о веревке…

Вот и Томми Майлок. Он вполне мог показать отличные результаты при анкетировании. И почти наверняка его ценили на предыдущей работе. Кстати, милый, хочу, чтобы ты знал. Томми пришел в Крепость из психушки! Помни об этом и не вздумай что-нибудь ляпнуть.

Я боюсь за тебя.

Ты обозвал его гестаповцем на второй день, как он заступил на смену, весь такой тихий и послушный. Я присматривалась и ничего дурного не замечала. Человек как человек, крупный и немножко сутулый, почти лысый, непонятно, сколько ему лет, и глядит всегда куда-то в сторону. Ну и плевать, сказала я себе, не все же такие добрые, как Дэвид. Возможно, у него в семье нелады, или зубы болят, какое мне-то дело? А потом я случайно кое-что заметила, но тебе не сказала, не хотела пугать. Сейчас поймешь, почему.

С того дня я его возненавидела. Теперь пришла твоя очередь удивляться, за что я так не люблю Майлока. Ты хоть и обзывал его, но, скорее, в шутку.

Это такая мерзкая тварь! Если Господу будет угодно, чтобы я вернулась, я буду считать, что Господь разрешил мне его удавить…

Он у меня первым в списке.

Помнишь Бадди из четвертой палаты? Ну как ты можешь не помнить, нас не так-то много в корпусе. Ты, Питер, по сравнению с малышом Бадди — настоящий марафонец. Он ведь лежит все время, точнее лежал, пока его, неделю назад, не увезли. Ничего интересного не могу о нем сказать. Более того, не понимаю, какого черта доктор Сью с ним возилась. Лежит себе парень и смотрит в потолок. Я спрашивала маму, когда его привезли. Мама сказала — редкий случай эндогенного заболевания, рекуррентное депрессивное расстройство. Его болезнь запустили, и развился такой вот ступор, совершенно необычный в подростковом возрасте. Ну, ясное дело, что необычный.

Разве в нашей клинике держат обычных? Зато Бадди был единственным, кого навещали родственники и к кому приезжали врачи из той клиники, где он содержался раньше. Мама сказала, что доктор Сью сначала не хотела его брать, но она, оказывается, очень крупный спец по психозам детского периода, и ее уговорили. Что-то у Бадди было не в порядке с энцефалограммой, какие-то пики неправильно распределялись. Не просто неправильно, а вразрез с привычным, для врачей, течением болезни. Наверняка поэтому Сикорски и дал добро, им показалось любопытным найти в Бадди парочку талантов. Но мышей убивать он так и не научился, не пел и не рисовал, лежал себе, как мертвый. Тоненький, голубоглазый, всегда аккуратно причесанный, под клетчатым одеялом. Когда его переворачивали или обтирали мокрой губкой, он кривил лицо и недовольно мычал. То есть что-то он чувствовал.

К мальчику, под присмотром санитара, пускали мать и тех двоих медиков, что привезли его. Медики запирались в палате с доктором Сью, я слышала ее скрипучий бас. Когда привозили мать, никого из нас в коридор не выпускали. Это Крис мне рассказал, он ведь парень не злой, хоть и охранник. Он ее провожал и говорит, что женщина непрерывно плакала. А я глядела на этого Бадди и думала: какое счастье, что ты, Питер, можешь ездить на своей коляске, можешь говорить и даже любовью умеешь теперь заниматься! Это не потому, что я такая вульгарная, милый, а просто я представила себя на месте мамы Бадди.

Это ужасно.

Я видела его мельком, раза три, и никогда одного. Очевидно, его вернули назад, в прежнюю больницу,

Так и не разобравшись, доктор Сью не смогла помочь. Моя мама сказала, что родители мальчика выкинули целое состояние, чтобы его вернуть. Когда я его видела в последний раз, в палате как раз находился Томми, новый санитар. Он вывозил мальчика наружу, в коридор, наверное, для каких-то обследований. Ты ведь знаешь, Питер, в палатах тоже висят камеры, и лысый гестаповец Томми о них тоже знает. Иначе как объяснить то, что произошло дальше? Он мягко и бережно переложил Бадди на каталку, затем вывез его в коридор. Меня он не видел, я читала в глубоком кресле, за решеткой поста. Кресло такое большое, что я забираюсь в него с ногами, и повернуто чуть боком, так что заметить меня невозможно, пока не подойдешь вплотную. Это ночные охранники так его разворачивают, чтобы никто не видел, когда они собрались подремать на посту. Томми вывез каталку в коридор, затем вернулся за чем-то в палату, и в эту секунду у Бадди свесилась вниз рука. Видимо, санитар ее забыл положить вдоль тела, она и повисла. Ничего особенного.