Дмитрий Колосов - Крысиный Волк

— А ты на что рассчитывал?! На Соммету или Белонну? При желании там можно устроиться не хуже, чем на любой из освоенных планет. Кроме того, учти, что по желанию победителя на его новое место жительства будет доставлено любое имущество. На сто тысяч кредитов, какие получит победитель, можно построить роскошный дом, да что там дом — дворец!

Я помолчал. Сумма, что и говорить, была весьма впечатляющей. Чтобы скопить такую уйму денег в прежние годы, я должен был не есть, не пить лет эдак двадцать.

— А как насчет гарантий?

— Что ты имеешь в виду?

— Любезный Версус… — Я нагнулся над столом, приблизив лицо к самой перегородке. Представитель Корпорации слегка побледнел и начал поспешно отодвигаться. Он был в курсе моих талантов. — Любезный Версус, — повторил я, где гарантии, что ты и твоя Корпорация исполните свои обещания, а не прихлопнете меня при первой удобной возможности?

Толстяк побагровел, чем немало удивил меня. Вот уж чего никак не ожидал, так того, что подобные типы способны обижаться.

— Мое честное слово для тебя ничего не значит?

— Ровным счетом ничего.

Версус посмотрел на меня и неожиданно усмехнулся.

— Завтра каждый из этих договоров, — он указал глазами на бумагу, которую я по-прежнему держал в руках, — будет заверен Высшим Конституционным Советом. Полагаю, это вполне достаточная гарантия?

Я кивнул. Гарантия Конституционного Совета была единственным в этом мире, чему я готов был верить.

— Здесь еще есть пункт об изменении содержания. Что он означает?

— Как свободный человек ты будешь переведен из камеры в специальный бокс, где пробудешь весь двухнедельный период подготовки в игре. Там будет отличное питание, услуги врачей, ты получишь возможность восстановить силы в тренировочном зале.

— Хочешь устроить ристалище со здоровыми мужичками? — весьма злобно поинтересовался я.

— Зрелищность прежде всего! — не без назидательности ответил Версус. — Ну а кроме того, к тебе будут относиться как к свободному человеку.

— Что это означает? С камеры снимут замки, а хранители будут целовать меня в зад?

Толстяк растекся в улыбке столь широченной, какую мне даже больно было представить.

— Нет, замки останутся, так же как и хранители. Но никто не сможет ударить или оскорбить тебя, если ты сам не нарушишь инструкцию поведения игроков. Хранителям будет предписано обращаться с тобой подчеркнуто вежливо.

Я призадумался. Все это было заманчиво: и свобода, и еда, и предупредительные хранители. Правда, последнее вообразить было нелегко — куда труднее, чем даже свободу.

— М-да! — промычал я. — Заманчиво! Но я не знаю правил. Тебе не кажется, что несправедливо?

— А ты, друг мой, не вправе претендовать на справедливость! — неожиданно резко обрубил он.

Очевидно, беседа со мной затянулась, и он начал выказывать признаки нетерпения.

— Узнал все, что хотел, Бонуэр?

— Пожалуй — да.

— Тогда подумай над моим предложена, есть время до завтра. А завтра мы встретимся, и ты дашь мне ответ.

— Что ж, пусть будет так.

На этой оптимистической ноте наша беседа завершилась. Я оставил любезнейшего, улыбчивого господина Версуса и был водворен в свой каземат.

Мне было над чем подумать.

Прошел день, пришла ночь. Я так и не сумел заснуть. Я даже не осознал, сколь долго была та ночь. В тюрьме вообще теряешь чувство времени. Обозначенное для нормальных людей месяцами и годами, разграфленными черно-белой круговертью сменяющихся дней и ночей, и плавно переливающее свое естество из сегодня в завтра, время для заключенного, помещенного в каменный мешок, превращается в отсчет мисок с безвкусной баландой. Длинная, бесконечно длинная миска, похожая как две капли на предыдущую. Лишь единожды в неделю остается ощущение некоего разнообразия, а если без пафоса, это вкус дополнительного блюда, которое единственно могло считаться олицетворением времени. И вновь нескончаемая серость, претендующая на звание вечности, но являющаяся безвременьем. Время исчезало. Оно не замедляло и не ускоряло свой бег, уступая место неестественному измерению, которому не было места в нормальном мире. Измерение, выражающее ничто — бесцветное, безвкусное и почти безобидное. Совершенно безобидное, если не задумываться над тем, что где-то рядом, слева ли, справа, разлитое в воздухе или серости стен, незримо скользит время, подобно медленной, но настойчивой реке, лениво струящейся мимо. Река, пробегающая у ног, совершенно не затрагивающая тебя и необратимая; и твое время, обозначающее жизнь, твой крохотный ручеек-миг, что никак не может влиться в эту реку. Он напрягает все силы, упорствует, но никак не может пробить стену безвременья, отделяющего его от общего русла времени. Он растворяется в этом безвременье, порождая ощущение напрасно прожитого. Странное ощущение, если над ним задуматься.