Юрий Никитин - Баймер

– Здесь прямее, – прокричала она.

Над головой раскололось небо, глыбы с грохотом рушились на землю. Молнии засверкали разом, я видел, как по дальним деревьям прошел ветер… нет, уже не ветер, это обрушился ливень. Верхушки нагнулись разом, словно зеленая трава.

Вероника дернула меня в сторону. Там простирал ветви могучий дуб. Я сразу убедился, что это дуб, под ногами захрустели желуди. Мы успели добежать в самый миг, когда ливень обрушился сразу со всей мощью.

Мне казалось, что нас накрыло исполинским стеклянным стаканом. Там, по ту сторону прозрачных стен, серая грохочущая стена ливня, дождь как из водопада, а мы здесь под ветвями дуба, крыша в несколько слоев, но потом холодная капля упала за шиворот, я отодвинулся, другая упала на плечо, затем еще и еще, уже чаще…

– Бр-р-р-р, – сказала Вероника.

Я обнял ее сзади, вжал в себя, такого же озябшего, обхватил, холод между нами начал испаряться. Ее плечи зябко передернулись, потом она прижалась ко мне и затихла.

И снова мы в своем сладком безумном мире… И снова раскаленные докрасна галактики сшибаются с другими звездными скоплениями, вспыхивают сверхновые, а потом накалилась и взорвалась вся Вселенная.

Мы крепко держали друг друга, став одним целым, как гинандроморф. А в том мире, в который мы вернулись, быстро светлеет, словно мы вместе с дубом выезжаем из туннеля. Стена кипящей воды, что рушится с неба, быстро уходит. Всю землю захватили невесть откуда взявшиеся мутные лужи с коричнево-серой водой, на волнах колыхается сор, старые листья, щепки, даже окурки и бумажки от мороженого.

Глаза Вероники блестели. Волосы намокли, прилипли, тоже блестели. Блузка стала совсем прозрачной, а озябшая небольшая грудь торчала вызывающе и жалобно разом.

– Давно не было такого дождя!

– Давно, – поспешно согласился я.

– Здорово!

– Здорово, – согласился я, но как-то без особого энтузиазма. Вероника посмотрела подозрительно.

– Тебе не понравился дождь?

– Как же, как же, – сказал я, – очень понравился. Урожай будет… Да и вообще, ядреный дождь.

– Ядреный, – согласилась она. – Как хорошо… У природы нет плохой погоды.

Я сделал первый шаг, едва удержался на ногах. Подошвы скользят по размокшей глине, а я не умелец на роликах. Сцепил зубы и начал продвижение. При каждом шаге к подошвам липнет по новому пуду грязи. Она поднимается победно по краям, уже охватила каждую туфлю со всех сторон повыше подошвы, поднимается до уровня шнурков…

Хуже того, грязь налипает вместе с травинками, щепочками. Те скрепляют эту массу, вокруг моих туфель теперь нечто похожее на лыжи первобытных охотников: в диаметре по метру, ноги приходится держать на таком расстоянии одна от другой, будто у меня в заднице фурункул с кулак Тайсона.

Мы тащились все тяжелее и тяжелее. Белые туфельки Вероники скрылись под налипшими со всех сторон жирными комьями.

Асфальтовая дорожка всего в сотне шагов от дуба, но я так измучился, что в самом деле начал считать шаги, когда же доберусь до этого проклятого удушающего город асфальта, мерзкого и гадкого, что так обезличивает нас, мешает жить, отгораживает от природы… которая вот сейчас цепляется за ноги и умоляет не покидать ее.

Когда оставалось всего пять шагов, Вероника поскользнулась, я не успел удержать ее, она с размаха села на мокрую грязную землю. Я почти упал, но удержался, лишь коснувшись земли ладонью. Налипло сразу столько, что, пока я сдирал другой рукой, измазался весь. Вероника уже не верещала, а только смотрела большими удивленными глазами.

До асфальта наконец остался один шаг. Я сделал этот большой, как китайский скачок в коммунизм, шаг. Другая нога поехала по грязи. В паху кольнуло, я едва не разодрался в шпагате, но правая нога уже зацепилась за асфальт. С неимоверным усилием, как выползающий на берег после кораблекрушения моряк, я перенес на нее вес всего тела. От подошвы тут же начали отваливаться, как обожравшиеся пиявки, огромные ломти грязи. Я подтянул другую ногу, потопал, сбивая грязь, долго елозил по асфальту подошвами. За мной на мокром покрытии тянулся настолько неопрятный желтый след, что я ощутил себя виноватым перед городом.

И все же я выворачивал ноги так и этак, соскребая остатки грязи. Вероника грациозно присела и счищала глину щепочкой. Туфельки стали грязно-желтыми до самого верха, правая нога испачкана до самой лодыжки.

Ушедший дождь выбил всю пыль и грязь из асфальта, он заблестел, как составленный из миллиардов черных агатов. Я топал, и топал, и топал. До чего же приятно чувствовать эту надежную твердь! Ту самую, которая душит эту природную природу… вот она оставила грязные следы, ту самую, что обезличивает, расчеловечивает, лишает, давит, душит и все такое!