Юрий Никитин - Имортист

– Что дальше?

– Номера могли быть фальшивыми, – сказал он, – хотя не у такой мелочи… Но самое интересное дальше.

Мелькнул черный квадрат, явно монтировали пленку впопыхах, дальше снятая с вершины придорожного столба панорама Ленинского проспекта, обилие машин с одной стороны и такое же с другой. Ростоцкий подвигал пультом, выделил кусок изображения, увеличил, еще и еще, пустил в замедленном. Съемка под углом сверху, отчетливо видно скорчившегося в машине человека, он торопливо стащил с лица чулок, поднялся, запыхавшийся и со взъерошенными волосами, огляделся дико, заулыбался, что-то сказал водителю.

Ростоцкий сместил изображение, показывая номер машины. Внизу бежали цифры, показывающие время с точностью до сотых долей секунды.

– Их проследили до Солнцева, – сказал он. – Взяли на въезде. Просто солнцевским оперативникам позвонили, предупредили. Пригласили понятых, так чтобы с соблюдением всех процедур старого мира. Что теперь?

Казидуб опустил пожеванный ломтик, мне показалось, что он даже дышать перестал, Мазарин же застыл со стиснутыми челюстями, взгляд его, острый, как заточка, впился мне в лицо. Я старался держать лицо неподвижным, как у фараона, но мысли носились, как муравьи на горячей сковородке.

– Мы закладываем прецедент для нового судопроизводства, – проговорил я холодноватым голосом. – Подобных случаев множество, все эти орлы получают смехотворно крохотные сроки, едва-едва успевают пройти в лагере курсы краткосрочного повышения квалификации… и выходят уже настоящими убийцами.

Ростоцкий молча кивал, Казидуб и Мазарин смотрели неотрывно. Я закончил тем же холодноватым голосом:

– Провести суд по самой ускоренной формуле. Осудить и расстрелять. С показом по телевидению… в ночные часы и с комментариями. Что получим от расстрела? Ну, в первую очередь в голову лезут цифры, на сколько сократится количество лагерей, надзирателей, тюремных врачей, поваров и прочего обслуживающего персонала, однако это все ерунда… Да, ерунда в сравнении с тем, что отныне частный бизнес будет знать, что грабителей расстреливают, что мирным жителям в ночное время можно пройти Москву из конца в конец и не быть ограбленным. Но больше всего имеет цену сладостное ощущение, что эти гады-хапальщики получают по заслугам…

Ростоцкий проговорил торопливо, впервые растеряв невозмутимость:

– Потому что все меры по заключению в тюрьмы, по мнению населения, недостаточны…

– Да, – согласился я, – ибо преступники выходят и не просто воруют снова, а, как я уже говорил, выходят куда более… опрофессионаленными. И уже не простыми воришками. Да и мстят тем, кто помог их засадить. А здесь решение окончательное. Нам очень нужна поддержка населения. Да что там именно нам! Им самим нужна еще больше. Должны ощутить, что власти ценят их намного выше, чем ворье, как делали все предыдущие режимы… Ценит и оберегает! Только надо провести все через судебную процедуру. Быструю, ясную, прозрачную, чтобы даже у самых явных врагов не было сомнения в том, что казнили виновных. Пусть нападки будут только за жестокость наказания. Но тут-то мы выиграем, симпатии населения на нашей стороне!

Они смотрели на меня испытующе, словно я был абитуриентом, а они не меньше чем деканы, к которым я попаду. Казидуб проговорил с некоторым сомнением в голосе:

– Но имортизму вроде бы наплевать на мнение простого населения?

Я вскинулся:

– Как это наплевать? А откуда же браться имортам?.. Да и чем выше к нам доверие, тем крепче власть, успешнее экономика, железобетоннее оборона… Древние говорили: неумен тот, кто может совсем избавиться от врага и медлит с этим! Да, мы должны казнить ворье. Казнить жестоко, ибо когда вот так, неказненные, ездят на мерсах и строят особняки при зарплате среднего школьного учителя – это удар по устоям доверия к власти. Дело не в самих ворах, потери от них не так уж и велики, но удачливого вора видят тысячи и говорят с горечью: ну что у нас за государство, что за страна, что за власть, мать ее, что не могут остановить это?..

– Это больше зависть, – проронил Казидуб.

– Ну и что? – возразил я. – Пусть зависть. Но видят, что можно воровать, можно оставаться безнаказанным и жить припеваючи, шиковать, покупать виллы на Сейшелах! А это унижает тех, кто не ворует. Неважно, что большинство не ворует вовсе не из высокой морали, а из боязни попасться. Однако, когда воров будут расстреливать, а их виллы отбирать… даже если предусмотрительно записаны на племянниц, то остальной народ с облегчением вздохнет. Да, и со злорадством! Но это укрепит их позицию неворования! А так одни преступления прокладывают путь другим, это аксиома. Общая суть законов в том, что они должны искоренять пороки и насаждать добродетели, так ведь? А искусство законодателя в том, чтобы выгода, извлекаемая злодеем из его преступления, была совершенно несоизмерима с тем страданием, которое ему за это угрожает. Но когда на воле жизнь омерзительная и бедная, а в тюрьме кормят и учат, как воровать лучше, то любой вор без страха идет на очередные курсы повышения квалификации!