Юрий Никитин - Имаго

– Пойдем отсюда, – шепнул я Тане прямо в ухо. – Мы видели то… что будет во всех учебниках. На всех континентах.

Она всхлипнула, спросила с недоверием:

– Во всех странах?

– На всех континентах, – поправил я. – Стран не будет.

– Как это…

– А так. Не будет, и все.

Когда я отвез ее домой и ввалился в свою квартиру, на автоответчике светился незнакомый номер. Я ткнул в кнопку, после щелчка из мембраны потек густой, как кубанское подсолнечное масло, могучий добродушный голос: «Бравлин, это я, Иван Семенович, если еще не забыл… Позвони, как придешь, хорошо?» Послышались гудки отбоя.

Я постоял, ноги как примерзли к полу. Но в груди распространялось тепло, расходилось волнами по всему телу. Иван Семенович Перевертенев, полный академик, почетный академик всех ведущих академий мира, директор Центра стратегических исследований. Мой бывший руководитель в науке. Лауреат международных премий, уже дважды был включен в малый список нобелевских лауреатов, из которых отбирают одного, почетный академик Сорбонны, Гарварда, Лондонского Королевского Общества и двух десятков менее известных. Под его могучей дланью десятки научно-исследовательских институтов, одни копают экономику будущего, другие – политику, геополитику, третьи – взаимоотношения народов и этнических групп. В свое время он обещал мне дать один из таких институтов… со временем, конечно.

Некоторое время я еще подумывал, что же ему понадобилось, но кофе уже готов, комп высветил нужные файлы, я отыскал по закладке местечко, где застрял, и начал рыть дальше…

Звонок заставил вздрогнуть, я схватил трубку:

– Алло!.. Алло!

В трубке послышался смешок, затем тот же густой уверенный голос:

– Так я и думал, что этот рассеянный ученый сам не позвонит, забудет… Бравлин, это я – Иван Семенович!.. Что ж ты стал таким рассеянным с улицы Бассейной? У меня к тебе есть интереснейшее предложение. Хоть ты уже давно выбился из русла наших исследований, но я же помню твой потенциал… Словом, освободилось одно местечко…

– Да узнал я вас, Иван Семенович, – ответил я с неловкостью, – узнал. А что за место?

– Хорошее место, – сказал он. – Очень даже.

Я поморщился, не люблю говорить людям не то, что им хотелось бы услышать, сказал с неохотой:

– Вы правильно сказали, что я давно выбился из русла ваших исследований. А догонять совсем не хочется.

– Бравлин, – сказал он укоризненно. – Бравлин!.. Что я слышу? Ты ученый или этот… сшибальщик «зеленых»? Я слышал, ты получаешь впятеро больше наших академиков. Если не вдесятеро. Но ты же ученый!.. Словом, я сразу к делу. Освободилось место директора института.

– Какого? – спросил я невольно, хотя, если честно, спрашивать совсем не хотел.

– Института прогнозирования, – ответил он довольно. – Как раз то, что ты и хотел!

– Ну, – промямлил я.

Он прервал:

– Давай так, завтра ты вечерком свободен? Понимаю, что тебя хрен вытащишь даже таким сладким пряником. Наверное, и живот отрастил? Словом, я сам подъеду прямо к тебе. И обо всем переговорим. Договорились? Ты завтра часов в шесть дома?

– Дома, – ответил я невольно.

– Договорились, – отрубил он. – Жди!

В трубке послышались частые звонки. Я постоял, как идиот, даже посмотрел в мембрану, словно оттуда должен вылезти тот человечек, с которым я говорил. Почему не умею отказываться сразу и так же уверенно, напористо?

На другой день я с балкона видел, как перед домом остановился длинный черный лимузин. Шофер выскочил, быстренько обогнул машину и распахнул дверцу справа у заднего сиденья. Пассажир вылез грузный, располневший, постоял чуть, разминая спину. Одновременно с правого сиденья выскочил юркий молодой парень в отлично сшитом костюме, весь напомаженный и нафраеренный, с большой черной папкой под рукой, словно адъютант с ядерным чемоданчиком.

Он ринулся было за пассажиром, но тот барским жестом вернул его в машину. Потом звонок в домофон, и я пошел открывать дверь.

Перевертенев заполнил собой, казалось, всю прихожую, хотя она у меня вполне, вполне, места хватит на целую хоккейную команду. Располневший, со щеками на плечах, с животиком, он крепко обнял меня, обдав запахом дорогих духов, но, похоже, мужских, теперь и духи бывают мужские, не только одеколон.

– Ну, – сказал он, отстранив меня на вытянутые руки, – дай на тебя поглядеть… Хорош, ничего не скажешь! Настоящий казак. Огонь в глазах, суровые брови, желваки, тугие скулы… Не скажешь, что тебя жизнь сломила?