Марта Уэллс - Стихия огня (Иль-Рьен - 1)

— Как твое имя, милочка? — спросил Каде один из цистериан, когда пришла ее очередь.

Каде знала, что академик в парадной мантии, притулившийся в уголке комнаты, на самом деле волшебник, обязанный чарами обнаружить враждебную магию. Когда цистерианин начал задавать свой вопрос, Каде почувствовала, как заклинание окутывает ее холодным туманом, незримым и неощутимым для всякого, кто не искушен в магии. Встретившись с защитным покровом, которым она окружила себя несколько часов назад, облако рассеялось без малейшего сопротивления. Вторая и третья попытки закончились тем же самым. Чародей остановился на этом — и вовремя, потому что ее защитная оболочка уже начинала растрескиваться снаружи. Наложив заговор пять или шесть раз, он мог бы поймать ее, но Каде, будучи сама ведьмой, шла на подобный риск. Если бы волшебник обнаружил ее магию или догадался, что перед ним фейри, она придумала бы что-нибудь еще.

Отвечая на вопрос стражника, она сказала:

— Катерина я, из Меруотча. А зовут Каде, так короче.

Меруотчем называли деревушку возле того места, где Каде теперь чаще всего обитала, поэтому истинность ее утверждения не противоречила окутывавшему все помещения заклинанию, открывавшему всякий обман. Чары эти были старше самой Каде и причудливей часового механизма любой игрушки Портье. Сочетание жесткой логики и артистизма выдавали в заклятии давнишнюю работу доктора Сюрьете, и, невзирая на великое искушение, она не стала даже пытаться прикоснуться к нему.

Стражник пристально посмотрел на нее, она чуть встревожилась, усомнившись в том, что здесь действительно сожгли ее единственный портрет, как давным-давно утверждал Роланд. Однако она услышала только:

— Тебе лучше сменить имя. Могут быть неприятности.

— Но меня так мамаша зовет.

— Тогда будь настороже. А как мамашино семейство зовется?

— Насколько мне известно, она им не обзавелась. А в Меруотче ее Майрой зовут.

Тоже верно; северный выговор обитателей Меруотча делал из Мойры Майру. Каде ощутила, как чуточку затрепетали выявляющие ложь чары доктора Сюрьете, однако ее утверждение самым тонким образом сочетало правду и ложь, и разоблачение не состоялось.

Ни вопросы, ни заклинания не выявили ничего странного в актере, игравшем роль Арлекина, и это озадачило Каде, подозревавшей его непонятно в чем.

Дворец охранялся весьма надежно, и она проникла внутрь не без помощи отпущенной фейри удачи и наклонности к риску; еще она знала, что рождена под охраной этих же оберегов, что позволило ей миновать не только их, но и все ловушки, которыми доктор Сюрьете мог снабдить допросный зал.

Возможно, он просто осёл, подумала она, с опаской взглянув на Арлекина, сидевшего на ящике с реквизитом и взиравшего на отчаянную суету с холодной усмешкой.

Приподняв кожаную маску Коломбины, Каде стерла капельки пота с лица. Она знала, что ей скоро снова предстоит выйти на сцену, но в наведенной Бригеллой сумятице трудно было понять, далеко ли еще до ее выхода. Возможно, радуясь уже близкому финалу, прочие актеры решат закончить пьесу без нее.

Каде перешла на место, откуда передняя часть Большой Галереи была видна через щель между занавесом и краем сцены, чтобы понаблюдать за престолом.

Если уж внутренний облик дворца пробудил в ней столько чувств, то куда сильнее потрясли Каде его обитатели. Роланд переменился — и к худшему, решила она. Но что еще печальнее, Равенна осталась такой, какой была. Невзирая на прибавившуюся в рыжих волосах седину, вдовствующая королева оставалась изящной, очаровательной и непреклонно уверенной в себе. И каждая придворная дама по-прежнему старалась укрыться за веером, провожая глазами Томаса Бонифаса. То, что Каде с детским энтузиазмом предалась этому времяпрепровождению, ничего не исправляло. Пришлось признать — по крайней мере в собственных мыслях, — что, невзирая на задиристость и надменность, на него все еще стоило посмотреть. Она вспомнила глубоко посаженные темные глаза и на удивление ироничную улыбку. Его с давних пор числили среди украшений двора, даже несмотря на то, что в моде чаще бывали светловолосые кавалеры.

Томас спустился с возвышения и направился через людную галерею, сразу исчезнув с ее глаз. Он уже заканчивал четвертый десяток, но годы не слишком изменили его, и в темных волосах лишь угадывалась седина. Не надо строить из себя большую дуру, чем есть на самом деле, напомнила себе Каде. Они с Равенной просто созданы друг для друга.