Кир Булычев - НФ - Альманах научной фантастики. Выпуск 33

Видимо, выехать на одной науке не удается, вот и приходится втискивать в фантастику примитивно-детективный элемент, дабы придать ей недостающую остроту и занимательность.

«Неизвестная земля» сейчас интересна еще одной стороной.

Дело в том, что это не только научно-фантастическая повесть, но и повесть о научной фантастике, точнее — о научных фантастах.

Они в изображении Н. Томана весьма удивительное племя писателей, которые ни с кем из литераторов-нефантастов не общаются и даже отдыхать на юг ездят все вместе, что, впрочем, не означает, что перед нами дружный коллектив. Наоборот, они ведут постоянные и ожесточенные споры на всех 170 страницах и заняты, собственно, только ими. Лучшая оценка этим спорам дана в самой повести устами девушки Вари: «- Уж очень они шумные, эти фантасты… — морщится Варя. — Не говорят по-человечески, а все спорят».

Могу только присоединиться к Варе, несмотря на то, что она — персонаж отрицательный: понять значительность этих споров девушка не в состоянии, за что ее и разлюбил главный герой повести научный фантаст Алексей Русин (тот самый, который читает Верна, де Бройля, Гарри Уэллса и пр.).

Итак, идет спор о научной фантастике. Опять-таки уточним — в понимании Н. Томана. А Н. Томан убежден, что все разногласия в современной советской фантастике сводятся к дилемме: позволительно или непозволительно писателю нарушать научные законы (в книгах, разумеется, в книгах). В зависимости от позиции, занимаемой персонажами, они делятся на положительных и отрицательных. Положительные — те, кто считает, что нарушать нельзя ни в коем случае. Таким образом, как они сами думают, не допускается поругание принципов диалектического материализма. Русин, например, из-за того, что другой фантаст предположил возможность существования жизни не на углеродной основе, «так полон протеста, что есть уже не хочет».

А те, кому кажется, что в фантастике иной раз с земными законами можно и не посчитаться, попадают в разряд отрицательных.

Морально-политический облик нарушающих явно поставлен под сомнение. «Он (Русин. — В. Р.) знает, что для Гуслина ясность научных и философских позиций признак несомненной примитивности мышления и бесспорной ограниченности автора». Ясно: от такого Гуслина всего можно ждать!

Ни одному из спорщиков и в голову не приходит хотя бы один раз вспомнить о том, что они занимаются изящной словесностью, что мало только держаться правильных научных позиций. Но «лирическая» сторона дела никого из них не волнует. Цитаты из повести, которые я приводил, наглядно свидетельствуют, что сторона эта мало волнует и самого автора.

Утилитарное понимание научности в фантастике родилось не сегодня. Вот что, например, писал журнал «Всемирный следопыт», подводя итоги литературного конкурса за 1928 год: «2. Научно-фантастические. Хотя эта категория дала много рассказов, но из них очень мало с новыми проблемами, сколько-нибудь обоснованными научно и с оригинальной их трактовкой.

Особенно жаль, что совсем мало поступило рассказов по главному вопросу, выдвинутому требованиями конкурса, именно — химизации… Авторы, видимо… более заботились о приключениях своих героев, забывая главную цель таких произведений — попутно с действием увлекательной фабулой ознакомить читателя с какой-нибудь отраслью знания и новейшими научными открытиями…» [7] «Всемирный следопыт», 1929, № 2, стр. 148 Герои Н. Томана охотно подписались бы под этими словами.

А все-таки — относится ли к научной фантастике Вернор? Можно ли, например, включить его роман в подписную «Библиотеку современной фантастики»? По-моему, можно.

Однако ни Веркор, ни издательство не выставили рубрику «Научная фантастика» на титульном листе книги. К. Наумов, автор обстоятельного предисловия, ни разу и не вспомнил о существовании такого рода литературы. Мало того, я встретил и прямое отрицание принадлежности этого романа к научной фантастике: «…Мы отделяем научную фантастику… от философско-фантастических романов типа Веркора…» [8] «О литературе для детей», стр. 116 , - заявляет Евг. Брандис. Что же мешает стороннику научной фантастики отнести к ней Вернора?

Мысль, высказанная Евг. Брандисом, находит мощную поддержку в словах самого Веркора: «Я не рассматриваю свои романы как фантастические».

Почему же?

Может быть, ситуация, нарисованная французским писателем, настолько невероятна, что ее никак к научной фантастике и не причислишь? Отнюдь нет. В книге есть все необходимые признаки научно-фантастического жанра: выдвинута совершенно не противоречащая науке гипотеза о существовании на Земле в настоящее время «недостающего звена» — полулюдей, полуобезьян. Им присвоено даже латинское наименование Paranthropus Erectus. И весь сюжет книги начиная с ее заголовка неразрывно связан с историей тропи. Не будь тропи, не было бы и романа. Я уверен, что если бы в конце концов «снежный человек» позволил себя обнаружить, то многие эпизоды из верноровской книги незамедлительно стали бы реальностью.