Кир Булычев - НФ - Альманах научной фантастики. Выпуск 33

Мы узнаем из повести о межпланетном полете советских космонавтов, обнаруживших, что спутник Марса Деймос — это гигантский звездолет, база для полетов космических кораблей, по неясным причинам оставленная ее создателями. Повесть написана вполне профессионально и читается легко. Но даже эмоционально (не говоря уже о степени убедительности) она воздействует куда слабее, чем статья или книга И. Шкловского.

Да, В. Михайлов занимательно описал внутреннее устройство Деймоса и злоключения космонавтов, не сразу освоившихся с незнакомой техникой. Но для чего это написано? Хотел ли автор, чтобы ему поверили? Вряд ли. Значит, произведение написано ради чего-то еще. Несомненно. Повесть В. Михайлова — один из вариантов распространенной в фантастике ситуации: встреча человека с Неведомым. Но раз так, то в действие вступают уже иные, не научно-логические, а художественные законы: мы хотим, чтобы нам показали с психологической достоверностью, как будут вести себя люди при такой встрече. И здесь-то сразу обнаруживаются слабости книги — характеры намечены эскизно, переживания героев изображены неглубоко.

Допустим, что перед автором была бы поставлена задача доработать, улучшить свой труд. В каком направлении он должен был бы это делать? В том, в каком ему указывает А. Казанцев, то есть пойти по пути усиления научных и технических мотивировок или постараться превратить свою книгу в подлинно художественное произведение? Ответ напрашивается сам собой.

Подобный этому разрыв заметен и в некоторых произведениях Генриха Альтова — скажем, в его рассказе «Ослик и аксиома».

Гипотеза на этот раз свежа и оригинальна — как добиться того, чтобы звездоплаватели, уходящие на долгие годы в полет, при возвращении не оказались безнадежно отставшими, потому что на Земле протекло значительно больше лет и человеческая наука далеко шагнула вперед. Если не выйти из подобного противоречия, обессмысливается сама идея межзвездных перелетов. Фантасты просто-напросто обходили эту принципиально трудную проблему — Г. Альтов предлагает свое решение: очень интересное и, вероятно, заслуживающее серьезного научного внимания. Но так ли нужен для того, чтобы высказать эти мысли, герой? Будет ли он таким, как у Г. Альтова — гением-одиночкой, отрешившимся от земных благ и забот, или другим — решающего значения не имеет. В любом случае он прежде всего лектор, излагающий авторские идеи. И разве не целесообразнее вообще обойтись без него, говорить с читателем без посредников, как это и сделали Г. Альтов и В. Журавлева несколько лет назад в интересной статье о лазерной природе тунгусского взрыва? " Лишь тогда, когда писателям удается преодолеть раздвоенность, добиться необходимой художественной цельности, наполнить произведение серьезной человеческой, общественной, нравственной проблематикой, их ждет удача: «Икар и Дедал» Г. Альтова, «Крабы идут по острову» А. Днепрова, «Орленок» В. Журавлевой, «День гнева» С. Гансовского, «Тор I» И. Росоховатского…

Выступления против термина «научная фантастика» могут вызывать умозаключения примерно такого рода: «Ага, значит, вы против того, чтобы наша, советская фантастика была научной, значит, она, по-вашему, должна быть не научной?» А «не научная» звучит уже почти как «антинаучная». Но, в сущности, тут все дело сводится к не вызывающему никаких сомнений вопросу об идейности произведения. Выдвинута некая фантастическая посылка. Для чего, с какой целью — вот первый пункт, на который должен дать ответ сам писатель и который должны понять его критики. Если, например, вводится нечто необыкновенное с целью пропаганды религиозно-мистических взглядов, то ясно, что такое произведение для нас неприемлемо, чуждо нам по идеологии, в какую бы наукообразную оберточку ни были завернуты эти идеи. С другой стороны, многие произведения современных фантастов имеют сказочную форму.

Но, право же, это не наносит ни малейшего ущерба нашему материалистическому мировоззрению, как и появление черта в сугубо реалистических романах Достоевского и Томаса Манна.

Тем не менее, столкнувшись с фантастикой-сказкой, критика приходит в замешательство. Когда появилась юмористически-сатирическая повесть братьев Стругацких «Понедельник начинается в субботу» — о буднях учреждения со смешным названием НИИЧАВО (Научно-исследовательский институт чародейства и волшебства), одни стали говорить, что нам такие вещи вообще не нужны, а другие попытались втиснуть «Понедельник» все в то же прокрустово ложе научности. Вот что, например, писал М. Лазарев: «Неразменный пятак, сказочная щука из колодца, рыбьи хвосты на дубе и… страдающий склерозом «кот» как будто намекают на попытку объяснения сказочного фольклора с точки зрения современных научно-технических гипотез, попытку, заведомо обреченную на неудачу, какими бы сверхсовременными ни оказались привлеченные к этому средства» [2] «О литературе для детей», вып. 10-й. Л., 1965, стр. 201. . Здесь можно только сказать, что заведомо обречена на неудачу попытка подойти к сказке как к несказке. Давайте оставим за ней право называться своим собственным именем., И фантастику будем называть фантастикой — социальной, философской, памфлетной или приключенческой, в зависимости от конкретной задачи, поставленной автором. Я не сторонник того, чтобы смешать все фантастические жанры в одном котле, как это предлагают сделать, например, те же братья Стругацкие. Несомненно, что «Нос» Гоголя, «Превращение» Кафки, «Носорог» Ионеско — это произведения иных жанров, чем «Аэлита», «Борьба миров», «Туманность Андромеды». Конечно, о первых надо говорить особо, хотя идейная разница, внутренняя функция фантастического в произведении продолжает мне казаться более важным, чем его жанровая природа.