Сергей Семенов - Тайна ископаемого черепа. Рассказы

Череп неподвижно стоял заключенный в прозрачный сосуд. Глубокие, темные глазницы смотрели куда-то вдаль. На красивой лобной кости, на тонком подбородке играли зеленоватые отблески лампы. В его мертвом взоре зияла грустная пытливость, словно в той дали, куда он смотрел, была только одна пустота. Даже подобие широкой улыбки от обнаженных челюстей и зубов не уменьшало этой грусти. Здесь было нечто от взгляда «Мефистофеля» Антокольского и «Демона» Врубеля, вместо взятых. Казалось, такой пространственный взгляд никогда и ни на чем по останавливался: были ли перед ним предметы или их не было совсем.

Профессор Венедиктов глубоко задумался. Потом достал из шкафа два черепа: гиббона и современного человека, поставил рядом с ископаемым и стал всматриваться, сравнивая между собой.

В черепе гиббона не было никакого выражения, это была совершенно глупая и бессмысленная гримаса животного. На мертвом костяке лежала печать одного дикого инстинкта. Целая пропасть разделяла обезьяний череп от черепа современного человека. У последнего уже была видна мысль. Общий облик светился разумом. В нем глядел человек в полном смысле этого слова, отражалась близкая и понятная нам жизнь.

Но, насколько была велика разница между черепом гиббона и человека, почти настолько же череп последнего отличался от ископаемого. В застывших чертах обыкновенного человека сквозило беспомощное, теряющееся в бесконечных загадках мира, выражение. Широко раскрытые глазные впадины бессильно стремились объять необъятное, разгадать неведомое окружающее. Удивленно и жадно глядели они.

В выражении человека ископаемого не было никаких желаний. Оно излучало сияние нечеловеческого спокойствия и величия. Какая-то внутренняя невысказанная сила запечатлелась на нем. От того ли, что для него не было тайн, или потому, что не было дано приложения этой силе, спокойствие оттенялось дымкой печали.

Изумленный сравнениями, профессор Венедиктов снова опустился в кресло. Ему не раз приходилось сравнивать эти три черепа, но то были чисто анатомические, количественные измерения. Теперь он впервые взглянул на них с другой стороны. Не оставалось никаких сомнений, что череп принадлежал какому то высшему существу.

Продолжая раздумывать над сопоставлением, ученый глубоко ушел в цепь догадок и соображений. Кабинет попрежнему спал, зеленым сном. Неясными линиями предметы прорезались через полусвет.

Только когда часы глухо пробили девять, профессор Венедиктов встрепенулся и пришел в себя. Он вспомнил, что в этот час ожидал посещения известного немецкого психо-физика Людвига Вейса, прибывшего в Россию с целью изучения мозга ископаемого человека.

Для Венедиктова этот приезд не являлся ничем особенным. В течение пяти месяцев русского ученого непрерывно навещали представители самых разнообразных наук Европы и Америки. Глубоко заинтересованные, но в то-же время бессильные помочь профессору Венедиктову, они уезжали обратно, недоумевающе пожимали плечами. Наученный грустным опытом, он и от сегодняшнего визита не надеялся получить что-либо существенное.

Через четверть часа маленький, нервный в движениях человечек, в темных выпуклых очках, сидел в кабинете.

Между учеными шел приподнятый волнением разговор.

- Я охотно соглашаюсь, - говорил профессор Венедиктов, - с теорией о зрительных отпечатках на мозговых клетках, но никакого практического приложения этой идеи не мыслю. Даже, если эти следы носят физический характер и подобны микроскопическим фотографиям, то все же извлечь их на божий свет, чтобы установить все виденное человеком, мне кажется пока еще неосуществимой мечтой.

- Да! - тихо, но убежденно произнес психо-физик, - зрительные отпечатки на мозговых частицах носят физический характер. Уже одно анатомическое строение глаза говорит за это. Его поразительное сходство с фотографическим аппаратом устраняет всякое сомнение. Что же касается воспроизведения и увеличения снимков, заключенных в клетках мозга…

- Простите, Негг Вейс! - с увлечением перебил молодой антрополог, - но одного внешнего сходства еще недостаточно, чтобы делать окончательной вывод. Как объяснить, в таком случае тот факт, что многие виденные мельком картины и предметы внешнего мира не вспоминаются совершенно?.. А ведь они, несомненно, попадают в поле зрения. Мы помним только сильно поразившие нас объекты. Все мало нас интересующее исчезает без следа.