В исправительном классе говорят: ты должен смириться с тем фактом, что люди не любят тебя, с тем, что у тебя жирные бедра и нелады с математикой, как и с тем, что ледники обрушиваются на тибетские монастыри. Как ты можешь возмущаться плохим отношением китайцев к Тибету, когда сам лично не сделал ничего хорошего для него?
Это равносильно тому, как если бы каждого, у кого нет сил, стали уверять в том, что он сам виноват в этом и что сильных людей не должны заботить его проблемы.
Моя мама не может смириться с тем, что я гомосексуалист. Но главное для нее - быть несгибаемой железной леди. Поэтому она не позволяет себе никаких стонов, плача и зубовного скрежета. Быть железной леди - это ее способ философски воспринимать даже проделки инопланетян с собственным сыном.
Билли слишком зациклен на своей невозмутимости, чтобы прощать мне мои слабости. А меня ранит даже его как бы сочувственное:
- Я же говорил, что тебе надо было самому сказать ей обо всем.
- Да, ты был абсолютно прав, - отвечаю я мышиным голоском.
Очередной раз он отыгрался на мне.
- Ладно, не надо сучиться на меня за это, - бросает Билли.
- Это естественная реакция, сопутствующая сильному эмоциональному всплеску, - звучит все еще как-то по-мышиному.
Он меня бесит, бесит своей невозмутимой "правильностью". Все вокруг такие "правильные". Просто дышать нечем.
Билли опять берется за свое:
- Ты ведешь себя, как ребенок. Только ты даже не фокусничаешь, а просто хнычешь.
- Билли, моя мама-неохристианка знает, что я гей. Можно хоть немного сочувствия?
- А что, кто-нибудь умер, Рон? Или тебе оторвало ноги во время взрыва? Или, может быть, я должен решать за тебя все твои проблемы?
- Нет, просто я ищу друга, и, знаешь, я постараюсь и найду, найду такого, которому буду дорог я, а не мой член.
Я повесил трубку.
Как я говорил, меня все бесит. Бесит сидеть здесь сейчас.
У меня есть тупой братишка, который хихикает все дни напролет, ставя себе в заслугу любовь к кошке. У меня есть мама, поглощенная домашними заботами, счетами и кредитами, и срывающаяся на крик, чтобы заставить меня делать всякую тупую работу по дому. Я понимаю, что, наверное, испортил отношения с Билли, но мне важнее знать - на самом ли деле я такой ничтожный безответный человечишка, каким он меня считает.
Все кончено. Я чувствую себя так, будто увяз в ненавистном мне лаймовом киселе и тону в его бездонной засасывающей жиже. Мой братец все знает и будет изо всех сил стараться устроить мне сладкую жизнь. Пусть только попробует, я расквашу ему всю его жирную морду. Моя мать разыгрывает из себя крутую железную леди, поэтому я тоже стану крутым. Но у меня не выработана необходимая невозмутимость, и я никогда не пойду на мамины неохристианские семинары.
А сейчас я сижу здесь в одиночестве и думаю: как мне победить? Как жить? Что делать?
Мне уже никогда не быть по-прежнему любимым сыном. Этот вариант отпадает. Я не собираюсь деликатничать по поводу того, с кем я сплю. Я ни на что не подписывался, я ни во что не верю, никого не люблю и не думаю, что кто-нибудь любит меня.
Привет. Начинаю с нуля. С днем рождения.
Итак, мне 26 сегодня!
Я встал в три часа утра и отправился к Амазонке, чтобы повидаться Джоао. Он был так счастлив видеть меня, что его маленькое личико превратилось в одну огромную улыбку. Он выстроил несколько своих сестер позади себя, и они радостно приветствовали меня. Затем спели "Happy Birthday" и подарили изящный ежедневник. В Бразилии все еще поют "Happy Birthday".
Любовь побеждает все. Почти без усилий.
Позже я навестил Джоао и мы проделали наши обычные дневные процедуры. Тестостерон лез у него из ушей, настолько он был воодушевлен своей новой работой на исконных землях индейцев. Он готов сломя голову лететь в Эдем, чтобы приступить к своей дипломатической миссии. Он так очарователен: презерватив на конце и перо попугая в носу - самый подходящий вид для сотрудника Бразильского консульского совета.
Я люблю его, я люблю его, я люблю его, я люблю его.
Я чертовски счастлив. На Амазонке нет эмбрионального экранирования. Ура жителям Содома! В любом другом месте нас преследуют. Эти вредные инопланетные гены должны быть уничтожены.
Потом я должен был пойти и рассказать Джоао о том, как обстоят дела с моим проектом. Он мрачно выслушал.
- Я знаю, тебе это не нравится, - сказал я.
- Все это неправильно. Похоже на геноцид. - Он произносит "дженосид". - Скоро их совсем не станет.
- Нет, это не геноцид. Младенцы родятся гетеросексуалами, вот и все. Не будет больше никакого гомосексуализма и никакого экранирования, только счастливые дети. А взрослые - те, что остались, - пусть сами решают, лечиться им или нет. Все равно неохристиане считают, что мы и есть геноцид.
Читать дальше