«Не бывать нам в Европе, делать нам там нечего, — усмехнулся Подседерцев, косясь на мелькающие за окном виды ночной Москвы. Толстое пуленепробиваемое стекло создавало ощущение полной отстраненности, словно смотришь кино или следишь за рыбками в аквариуме. — Во Франции только президенту разрешили с мигалкой на полной скорости гонять. А премьеру — нет. Проголосовали и запретили. Убогий они народ, клерки, а не политики. У нас что ни чиновник, то политик, да еще какой, волчара! Он не на службу идет, а во власть. И интересует его не зарплата, а привилегии, по-русски говоря, сколько и чего он на этой должности иметь будет. Если разобраться, не на должность у нас назначают, а как встарь — на кормление. Может, в этом ошибка Деда и состоит, что рацион своим людям уж больно ударный создал. Как мы сейчас хапаем и жрем, ни в одной стране мире себе не позволяют. Дорвались! Усатый был куда мудрее, в черном теле соратников держал. Знал, нельзя человеку всего давать, а лишь ровно столько, чтобы было страшно потерять. А наши и без Деда научились себя кормить. С процентов от приватизированного. Вот и причина всех бед. Им Дед уже не нужен. А нам?»
Он не успел закончить мысль, машина, заложив крутой вираж, въехала в аллею, ведущую к укрывшемуся от посторонних взглядов невысокому зданию. Мало кто знал, что в нем находится самый закрытый и самый элитный спорт-клуб в Москве. В свое время по инициативе Шефа невзрачное здание привели в божеский вид, как его понимает не стесненное в деньгах Хозяйственное управление Кремля. Получился еще один кусочек Европы на родной российской земле. Идея иметь свой, только для своих клуб пришлась всем по вкусу. Сказалось повальное увлечение теннисом и необходимость иметь место, где без протокола и лишних глаз, как бы невзначай могли встретиться главные действующие лица кремлевских интриг.
Именно здесь, как было доподлинно известно Подседерцеву, Шеф топорно зондировал Черномора на предмет отмены выборов. Просидев в раздевалке до двух часов ночи, сошлись во мнении, что по соображениям здоровья Деда и спокойствия народа выборы надо отменять. Не до баловства, мол, нынче экономику поднимать надо. Ударили по рукам, выпили на посошок и поехали спать. Утром на стол Деду легла распечатка диктофонной записи. Дураков нет, распечатка пришла в двух экземплярах. От Шефа и, естественно, от Черномора. Каждый интерпретировал зондаж в свою пользу. Дед, удовлетворенный результатом, запер оба экземпляра в сейф, разбухший от подобных бумаг.
Подседерцев снял трубку радиотелефона, набрал номер.
— Барышников? Это я. Кабинет уже обживаешь? Ладно, не обижайся. Что у тебя с дамочкой? — Он выслушал ответ, поджав губы. — Слушай, меня ее бабья истерика не колышет. К утру она должна сказать все, что надо. Ты понял? Сейчас пришлю кого-нибудь в помощь. Все. Геройствуй.
Вышел из машины, потянулся, ощутив приятное напряжение во всем теле. Настроение было, несмотря на всю нервотрепку, боевое. Разговор предстоял трудный, но звонок добавил уверенности. Всегда приятно в трудную минуту иметь два варианта игры. Это давало свободу маневра и решающее преимущество перед загнанными в угол. Как бы ни сложились обстоятельства — решит Шеф травить ребят, окопавшихся в «ЛогоВАЗе», или даст команду крушить Салина и компанию, Подседерцев знал, что делать.
Подседерцев быстрым шагом прошел в двери, предупредительно распахнутые прислугой в штатском. Сразу же свернул в коридорчик, ведущий к раздевалкам.
«Странно, традиции у нас, что ли, такие? — подумал он на ходу. — Всю революцию Ленин просидел на конспиративной квартире, Сталин неизвестно где болтался, до сих пор историки не выяснили. В октябре Дед весь переворот проспал в кабинете, Шеф за него командовал. А теперь все на карту поставлено, власть сама в руки идет, а два шефа двух спецслужб в бане потеют! Ну не бред ли собачий?»
Он толкнул дверь в комнату отдыха, цепко осмотрел сидящих за столом. Несмотря на спортивные костюмы и полотенца на потных шеях, расслаблялись Шеф с Бурундучком, как полагается, водочкой. От Подседерцева не укрылись встревоженные бегающие глазки Бурундучка и напряженная гримаса, застывшая на лице Шефа.
«Бурундучок, хрен с ним, трус по жизни, а Шефа-то почему повело? Вот что значит сидеть в отрыве от людей, как генерал в бункере. Вернулся бы в кабинет, там телефоны уже красные от звонков, народ не знает, что делать. Операция уже на пик вышла, сейчас любой случайности достаточно, чтобы все рухнуло».
Читать дальше