Олег Маркеев - Тотальная война

— И когда ты остепенишься? Хоть женился бы на пару лет, что ли, — проворчал дед, сунув руку под пиджак. Достал мобильный, чем несказанно удивил Максимова. — Что смотришь? Вот, решил разориться. Говорят, очень хорошая модель. Международный роуминг. Прости господи, что с языком сделали!

Максимов насторожился. Профессор Арсеньев слыл аскетом и никогда не потратился бы на дорогую игрушку, если бы не крайняя нужда.

Дед черкнул на клочке бумаги несколько строк и протянул Максимову.

— Вот тебе номер. Звони, не стесняйся. Хоть буду знать, где любимого внука черти носят.

Максимов вскользь посмотрел на номер. Их оказалось два: мобильного и какой-то явно не московский. Ниже мелким каллиграфическим почерком деда было написано:

«Профессор Рихард Брандт, Гамбург. Ученик Йозефа Хефлера, служившего в An. отд. LFIG».

«Аненербе, отдел индогерманской религии», — расшифровал Максимов и поднял взгляд на деда. [10] Институт «Наследие предков» по заданию рейхсфюрера СС Гиммлера проводил полное исследование доисторического периода и древней истории с целью использовать достижения индогерманских племен в программе строительства тысячелетнего рейха. Одно из структурных подразделений «Аненербе» — отделение обучения и исследований по индогерманской религии (Lehr- und Forschungsstate für Indogermanische Glaubensgeschichte), руководитель — профессор Хут, Страсбургский университет, член НСДАП и обычных СС.

А тот ждал, оглаживая бороду. Принимая на работу Максимова, уволенного с волчьим билетом из армии, профессор Арсеньев без обиняков предупредил, что ввиду ничтожной ценности внука как научного работника он берет его «офицером для особых поручений». Правда, всякий раз решение, выполнять поручение или нет, он предоставлял Максиму. Внук ни разу не отказался и ни разу не подвел деда.

Максимов суммировал все, что услышал от деда, добавил то, что дед знать не мог, все взвесил и принял решение:

— Обязательно позвоню.

Дед все понял, глаза сразу потеплели. Затаенная боль в них осталась. Но теперь в них затеплился и огонек надежды.

— Можешь идти, — разрешил дед. — Да, кстати, если увидишь Фоменко, дай в морду. Скажи, что от меня.

Максимов коротко захохотал и кивнул. Дед не изменил ритуалу прощания.

С тех пор как Фоменко разразился своим опусом «Глобальная хронология», профессор Арсеньев стал жалеть, что отменили дуэли и запарывание до смерти батогами. Правда, сам рук марать об бумагомаралку не желал, перепоручил Максимову. Чем выше росли тиражи книжонки «бухгалтера от истории», как дед окрестил Фоменко, и чем чаще недоучки и недоумки ссылались на него, тем больше Максимов опасался за целостность лица «бухгалтера». Сердцем чувствовал, терпение профессора Арсеньева на исходе. Рано или поздно он все же встанет из-за стола и собственноручно подпортит физиономию этому растлителю умов и осквернителю истории Руси.

Максимов плотно закрыл за собой дверь. За время его отсутствия ничего в хранилище не изменилось. Кинжал все еще лежал на столе, равнодушный и безучастный ко всему, как брошенный пес, уставший ждать хозяина.

«Ну, вражина, умеешь работать, ничего не скажешь», — злым шепотом процедил Максимов.

Он давно уже свыкся с правилом, что на избранном им пути нельзя иметь друзей, нельзя любить, нельзя создать семью. Как выяснилось, даже собаку завести нельзя. Потому что будут бить туда, где больнее. Не по тебе, так по близким. Дед был единственным близким ему человеком, их связывали не только узы крови, а особое духовное родство. И потому ударили именно по деду.

Максимов не сомневался, что это лишь первый удар. И целью является не профессор Арсеньев, а он сам — Максим Максимов. Странник.

«Надо отдать должное, он быстро пришел в себя. Две недели — и уже организовал ответный удар. — Пальцы Странника машинально погладили клинок. — Зря я его не убил. Как выясняется, зря».

Кинжал, почувствовав человеческое тепло, сам лег в ладонь.

Странник резко выдохнул и с разворота послал кинжал в полет, в темную глубь подвала…

Из глубины подвала доносилось надсадное сипение. Двое тащили по полу что-то тяжелое.

Максимов легкими шагами проскользнул коридор и замер в комнате, выкрашенной в белый цвет. Подвал, превращенный в фотостудию, был разделен на два помещения: белое и черное. Максимов замер на границе черного и белого. И такая символика ему понравилась. Порог.