Олег Маркеев - Таро Люцифера

— Что, и там троллейбусы переворачивал? — усмехнулся сержант, запирая дверь.

— Я буду жаловаться в европейский суд по правам человека, — пригрозил Леня.

— Ага, и в ООН не забудь! — бросил сержант, удаляясь.

Примак, отдуваясь от злости, забегал по камере.

— Леонардо, какие, на фиг, троллейбусы ты переворачивал? — поинтересовался Корсаков.

— А-а… Так, переклинило, — отмахнулся Леня. — Костя сказал, что в девяносто первом из троллейбусов баррикады строили. А он еще пацаном был, и мать не пустила. Решили дать парню шанс. Мы как раз возле троллейбусного парка на Лесной были. Ну, выкатили один. Там к Тверской под горку, он сам до площади доехал, а мы рядом бежали. У Белорусского хотели перевернуть. Тут нас и повязали. Сначала менты думали, что кино снимают, и не лезли. А когда разобрались, стали нас гонять дубинками. Надо было ноги делать… А куда побежишь, когда на одной руке ты висишь, а за другую Гермоген цепляется. Да еще Поэт под ногами путается! Так и взяли, волки позорные.

Корсаков почесал гудящий висок. Про баррикаду из троллейбуса ничего не поминалось.

— Да, попали… Леня, деньги у тебя есть?

— Откуда? Все пробухали, — как ожидалось, ответил Примак.

— Уже хуже. В каком мы отделении?

— Да хрен его знает! Мудаки тут одни, слова никому не скажи.

Корсаков, кряхтя, поднялся на ноги.

— Разбаловал тебя Запад, Леша. Теряешь былые навыки. Кто ж так с ментами разговаривает? Ты бы еще им конституцию наизусть почитал!

Он подошел к решетке, подергал ее, призывно бренча замком.

— Товарищ сержант, можно вас на минутку?

— Мужики, вы меня достали! — долетело из конца коридора.

Спустя минуту появился сержант. Втолкнул в камеру бомжа и вновь запер дверь.

— Тебе чего, террорист? Если и ты отлить, то обойдешься.

— Вы не могли бы позвонить в пятое отделение? — вежливо поинтересовался Корсаков.

Сержант с сомнением посмотрел на него сквозь решетку.

— В «пятерку»? Это на Арбате, что ли?

— Ну да. Поговорите с капитаном Немчиновым, он меня знает. Меня зовут Игорь Корсаков.

— И что будить? — насторожился сержант.

— Что-нибудь да будет, — с мягкой улыбкой ответил Корсаков.

Сержант пожал плечами и ушел в дежурку.

Игорь присел на лавку, подвинув вольно раскинувшегося Германа.

Время тянулось медленно, к горлу подступала тошнота, голова трещала немилосердно, а тут еще Леня метался по камере, как голодный лев в клетке.

— О каких правах и свободах граждан можно говорить, когда честным людям крутят руки, сажают в камеру, лишая свободы? Вот, посмотри, — Леня засучил рукав куртки. — Вот, видишь? Видишь? Руки крутили.

— Леонардо, отстань, — страдальчески сморщился Корсаков. — Дома Гертруде синяки свои показывай. Вечно у тебя какие-то идеи мудацкие: баррикады, революция. Тоже мне, Че Гевара. Плешивый уже, а все не уймешься.

— Между прочим, про баррикады ты первым начал.

— Что-то не помню.

— Герасим подтвердит.

— Ага, когда проснется.

— Я этого так не оставлю! — крикнул в коридор Леня.

— Только мента не зли, умоляю тебя. — Корсаков поморщился.

Сержант появился через пять минут. Отпер дверь и распахнул ее настежь.

— Корсаков, на выход, — объявил он.

— А мои товарищи?

— Забирай. Хотя вот этого я бы оставил. Для профилактики.

Примак напыжился, но Корсаков наступил ему на ногу, предупреждая возможные протесты.

— Спасибо, товарищ сержант. За нами не пропадет. Леня, буди своих «камарадос».

Они растолкали Константина и Германа.

— Мужики, можно и мне с вами? — попросил бомж.

— Увы, брат. Амнистия распространяется только на политических, — ответил Корсаков.

Бомж, невнятно прошептав что-то про педерастов, развалился на освободившейся лавке.

Хмурая, еще не проснувшаяся Москва задыхалась в сыром предрасветном смоге. В подворотне тянуло аммиачным сквозняком.

Корсаков поежился, поднял воротник плаща и взглянул на только что возвращенные часы. Обвел взглядом собутыльников. Помятые, налившиеся нездоровой серостью лица, выцветшие глаза. Особенно жалко смотрелся Леня. Наверное, из-за подрастерявшей европейский шик одежды. Если все как были самими собой, так и остались. Разве что, поистрепались и выдохлись от пьянки. Лене Примаку диагноз «неизлечимый алкоголизм» можно было ставить просто за внешний вид.

— Пятый часа утра, господа подельники. Так, кто куда, а я домой, — объявил Корсаков.

— Игорек, ты чего? А подлечиться? Гляди-ка. — Примак присел на корточки и вытащил из носка две бумажки, по сто долларов каждая. — А ты говорил, я сноровку потерял!