Олег Маркеев - Таро Люцифера

Корсаков скакал впереди своего маленького отряда, чуть отведя саблю в сторону. Как всегда в минуту опасности, он видел себя, как бы, со стороны. И близость смерти только добавляла тревожную, чарующую нотку в красоту батальной сцене. Как на тех картинах, что висели в кабинете деда: распластавшиеся в галопе ярые кони и лихие усачи, как влитые сидящие в седлах; сабли наголо, пороховой дым по земле…

Занятые дележом добычи егеря слишком поздно заметили нападавших. Казаки, с леденящем душу гиканьем, вихрем налетели на заметавшихся французов.

Головко на скаку метнул пику, пронзив рванувшего к лошадям егеря. Выхватил шашку и попытался снести голову второму, но тот парировал удар саблей. Корсаков, подлетевший следом, выстрелом в упор уложил француза.

— Ай, любо!! — по-волчьи ощерился хорунжий.

Они развернулись и отрезали егерей от их лошадей.

Егеря, так и не пришедшие в себя от неожиданности, дрались с яростью обреченных. Но в пешем строю против пики не устоять. Не прошло и минуты, и, изрыгая последние проклятия, егеря один за другим рухнули в траву. Митяй и Семен догнали последних двоих, бросившихся к лесу, ткнули меж лопаток пиками и, развернув коней, скорой рысью присоединились к своим.

— Знай наших! — весело оскалился хорунжий, ярым глазом щурясь на поле боя. — Пятеро против десяти, так-то! Вон, и офицер их живехонек остался. Будет кого в плен взять. Как оно, ваше благородие?

Корсаков насупился. Хорунжий почему-то не взял его в расчет: с корнетом в отряде было шесть сабель. Возможно, и не со зла, припомнив все промахи командира, а просто с горяча просчитался. Однако обида каленой иглой кольнула сердце корнета.

— Непременно возьмем, — процедил Корсаков, отпуская удила.

Французский офицер в момент атаки единственный успел вскочить в седло, но конь, получив удар казачьей пикой, встал на дыбы и сбросил всадника. И теперь француз, поднявшись на ноги, выхватил саблю и, оскалившись, закружился, не давая казакам приблизиться.

А казаки, как стая волков, кружил вокруг него адову карусель, то и дело, пиками пытаясь достать француза.

— Он какие-то бумаги рвал, ваше благородие, вон, книжка валяется, — крикнул Семен.

— Сейчас узнаем, что за бумаги, — пробормотал себе под нос Корсаков, подъезжая поближе. — Князь жив?

— Преставился, царство ему небесное, — отозвался Митяй. — Виском о камушек приложился — и каюк!

— Черт! — поморщился Корсаков. — Как загадал. Смерть от камня … — Он покосился на хорунжего. — Самое время и мне испытать судьбу.

Корсаков поднял руку.

— Cedez! [18] Сдавайтесь! (фр.) — крикнул он, обращаясь к французу.

Офицер высокомерно усмехнулся.

— Jamais! [19] Никогда! (фр.)

— Чего он лопочет? — спросил Головко.

— Что не сдастся, — перевел Корсаков.

— Дело хозяйское, — пожал плечами хорунжий. — Ну-ка, ребята…

— Постой, — остановил его корнет. — Так не годится.

Он спрыгнул с коня.

— Алексей Василич, да вы в уме ли? Никак поединок ему предложить хотите?

— А почему бы и нет?

— Да что же это такое, господин корнет? Или вы впрямь смерти ищете? — рассердился хорунжий, попытался конем преградить путь Корсакову.

— Не мешай, казак! — прикрикнул на него корнет, выхватив из ножен саблю. — Князь нагадал, что от стали я приму и честь, и бесчестье. Вот я сейчас и проверю!

— Ну, воля ваша, — пробормотал хорунжий, подбирая повод коня Корсакова.

Хорунжий подал знак, и казаки нехотя подали коней назад, освобождая место для поединка.

Корсаков вошел в образовавшийся круг отсалютовал и с достоинством представился:

— Le cornette Korsakov, la garde imperiale le regiment de hussard. [20] Корнет Корсаков, лейб-гвардии гусарский полк.

— Le lieutenant Djubua, la compagnie elitaire du septiеme konno-regiment de chasseurs а pied, [21] Лейтенант Дюбуа, элитная рота седьмого конно-егерского полка. — ответил француз, поднимая свою саблю.

Француз был выше ростом и крупнее тонкокостного, гибкого, как прутик, корнета. И смотрелся он более опытным, пропахшим порохом воином. В конном строю, возможно, их силы и были бы равны. Но в пешем, где сила всегда давит ловкость, Корсаков выглядел легавым щенком, посмевшим обтявкать кабана.

— Тьфу, мать вашу! — выругался Головко. — Так и знайте, господин корнет, о вашем поведении полковнику Мандрыке доложу.

— Сделай милость, Георгий Иванович, доложи, — усмехнулся Корсаков. — А сейчас не мешай.

Корсаков воткнул саблю в землю, снял с плеча перевязь с лядункой, не спеша расстегнул доломан, снял и красивым жестом бросил его на землю. Следуя его примеру, француз освободился от мундира, оставшись в темно-зеленом жилете и такого же цвета панталонах с белыми лампасами.