Дмитрий Колосов: Кутгар

Тоска — странное чувство, более человеческое, чем все прочие. Лишь человеку дано тосковать. Тоску могут испытывать и звери, но это есть проявление в них человеческого.

Странное ощущение — ты один, совсем один, посреди огромной планеты. И вокруг нет никого, кому ты мог бы сказать слово. И сердце стискивают крохотные мышиные лапки, и начинает сосать под ложечкой. Тоска!

Она подобна мельтешению маятника. Право-лево, право-лево — и ничего кроме этого, и ничего не меняется. И нечему меняться. И незачем. Ровная голубая полоса от края до края, граничащая с серым. Серое — скука. Сплин. Совсем по-бодлеровски:

Сплин — моя болезнь, но он свойствен скорей зрентшианцу, которому неведомо, что такое человеческая тоска. Зрентшианец привык к одиночеству, он не испытывает привязанности ни к дому, ни к свету, ни к живому существу. В этом его сила, в этом его боль. Боль, которая больше, чем сила. И здесь ничего не исправить. Зрентшианец обречен оставаться зрентшианцем, он не может ни отречься, ни изменить. Зато он не ведает, что значит тоска и одиночество. Ему вполне хватает собственного общества, чтобы не чувствовать себя одиноким. Он интересен себе, он ищет в себе неразгаданные тайны. А их великое множество. Зрентшианец может познавать себя вечно, он многолик, словно породившая его Вечность. Он — Звездный Странник, и летающему среди звезд чуждо одиночество, он привык к нему. Ведь мир его определяет пустота. Даже на многошумном балу он осязает лишь пустоту, куда более величественную, чем абсолютный вакуум. Это больно, но эта боль дает силу. Порой я желал, чтобы во мне было как можно больше нечеловеческого. Поступиться частью первой сути ради обретения неуязвимости. Мечта Фауста — отдать душу за право быть непостижимым. Она господствует над нашими сердцами и сейчас. Ведь мы так мало ценим свою душу до тех пор, пока не начинаем понимать, что душа вовсе не тропинка, ведущая к богу, ведь das Gott starb. Душа — сплетение мозаики из крохотных кусочков, определяющих твое я, это и улыбка любимой, и рокот моря, обрывающий ветром пенные шапки с волн, это вкус клубники, политой взбитыми сливками. Плотское — скажете вы. Да, очень плотское. Плюс несколько истин, которые мы, так легко бросающиеся словами, нарекли вечными — любовь, дружба, честь; крохотные кусочки истин, ибо, став самостоятельной величиной, они приводят к возникновению идолов. Это и есть душа. И душа крепит одиночество. А одиночество, в свою очередь, порождает величие ума, но поражает душу. Одиночество души — фраза, замешанная на парадоксе. Душа не может быть одинокой, ибо тогда крохотные кусочки заключенных в ней истин возрастают в абсолютные величины. О, как одинок был Торквемада в темнице своей души!

Человек воет от одиночества, и человек во мне не был исключением. Он сходил с ума, оказавшись один на затерянной в черной бескрайности планетке. И лишь воля зрентшианца помогала ему выжить. Подобное случалось со мной на Земле. В такие дни хотелось выйти к краю пропасти и броситься вниз, Если бы я мог, то так бы и поступил. Но Контроль не допустит самоубийства. Я — раб Контроля, я не имею права на бунт против себя. И потому я творил злобных демонов и посылал их сеять смерть. Они возвращались с клыками, окрашенными кровью. Это немного развлекало меня. Апатия была чувством глубоко человеческим, отец не знавал подобного. Трудно изжить в себе зверя, но еще труднее изжить человека, не превратившись при этом в грязное животное.

Итак, я принял решение отправиться навстречу вихрям, за Лоретаг. Розовое солнце к этому времени достигло зенита, его лучи вонзались в камни, вызывая жаркие испарения. Разумней было выйти в путь поутру, имея впереди целый день, но я боялся вновь оказаться во власти апатии, и начал действовать немедленно.

Сборы были недолги. Кроме меча я взял с собой лишь биобраслет. Больше у меня ничего не было. Ничто не оттягивало мне карманы, которых, к слову, также не было. Ничто не цеплялось за сердце, когда я расставался со скалой, служившей мне домом столько похожих, словно близнецы, дней. Я бросил прощальный взгляд на шалаш — предчувствие подсказывало, что мне не суждено сюда вернуться — и поднялся в воздух. Больше я ни разу не обернулся.

Я летел, внимая негромкому посвисту ветра. Я ломал пространство и смещал плоскости, продвигаясь вперед прыжками, словно гимнаст, перелетающий с трапеции на трапецию. Захватывающее ощущение — набрать полную грудь воздуха и броситься вперед — в бездну. И падать. Падение длится неуловимое мгновение, потому что в следующий миг начинает действовать сверхсуть. В самой глубине мозга зажигается алая точка — крохотный маяк, задающий курс. Два овальных диска, расположенные чуть выше висков, распоряжаются пространством. По их воле оно сжимается в пружину, а затем распрямляется синусоидой, выталкивающей тело вперед и вверх. В этот миг скорость полета столь велика, что встречный ветер разрывает в клочья плащ, а небо вокруг расцвечивается радужными сполохами. И вновь наступает миг, когда тело стремительно несется к земле, а затем пространство сжимается в пружину…