Евгений Прошкин - Загон

– Здорово ты в картинах разбираешься… – молвил он, садясь в лифт.

Илья щелкнул по кнопке и лукаво улыбнулся.

– Как же мне не разбираться? Я их ворую с шестнадцати лет. Воровал, раньше. Тебя это напрягает?

– Меня ваши «рефлексы» бесят. Я Вадика люблю и уважаю… но зачем вы картины вверх тормашками смотрели?

– Не знаю… наверно, я не смогу объяснить. Ну, вот представь себе добро. Добро в принципе, как образ.

– Ну, представил, – сказал Андрей, хотя это была не правда.

Они вышли на площадку, но Илья остался возле кабины.

– И представь себе зло, тоже образ, – продолжал он. – А теперь представь, что Добро и Зло – это одно и то же. И ты это увидел. Идея, конечно, старая, но твой Вадик ее по-новому показал. И почти доказал. Нет… Я же говорил – не поймешь.

– Чего ж непонятного? – насупился Андрей. – Слушай! А ты в тюрьме часто сидел? Как там? Вообще.

– Там-то?.. Хреново. Везде хреново. Столько тюрем повидал, а такой, чтоб хорошо было – нет. В Архангельске холодно. Под Рейкьявиком тоже холодно. Не как в Архангельске, но все равно не курорт. В Лиссабоне жарко. В Банджармасине тоже… Ты бывал в Банджармасине? Ну и правильно. Очень жарко… И сыро. Под ногтями все время нарывает, и писаешь, как будто подцепил чего… А в Тегусигальпе мотыльки, столько мотыльков, что с ума сойти. От них ночью вентиляция гудит громче вертолета. Попробуй, засни! Однажды сетка порвалась, и они ко мне в камеру повалили. Вот где мрак-то был. Пока охрана с гидрантами разобралась, эти твари на мне майку сожрали. Месяц в больнице… Потом, правда, половину срока скостили, как психически травмированному, но оно того не стоило.

– Неужели везде климат плохой?

– Почему? Во Флориде нормальный. Только там с педиками проблема.

– А в чем проблема-то?

– Да много их там очень, вот и проблема. Тебе любой подтвердит: во Флориде самая паршивая отсидка. Лучше в Якутске, и больным, чем во Флориде, и здоровым.

– Это что, стихи такие?

– Стихи?.. Нет, проза, – усмехнулся Илья. – Но меня это уже не касается. Покончено. Навсегда. Видишь, на работу устроился. Все, как у людей.

– Да, работа у нас хорошая. Барсик только болеет. Какой-то гад снял кепку с таблички… Если честно, я ведь сперва на тебя подумал, – признался Андрей. – Но ты на такое не способен.

– Барсик?..

– Наше существо. Чумаков его чудовищем называет. Сам он чудовище…

– А при чем тут кепка?

– Не поймешь. Это тебе не картинки. Это живое… Давно ты опустился? – спросил Андрей.

– Я с детства такой… чер.

– Не ври.

– Хорошо, не буду. Но как ты догадался?

– Когда ты Вадику про выставку начал… Черы об этом не думают. Мы просто живем, и все.

– Я не хочу, чтобы кто-то знал. Ну, что я чужой.

– Здесь все чужие.

– Ты меня не выдашь?

– Я?!

Андрей вытаращил глаза. Его давно уже подмывало раскрыть Илье свою тайну, но выдать кого-то другого…

Он почувствовал, что сейчас начнет рассказывать про Сергея Сергеевича, и достал ключи. Хватит и того, что он проболтался профессору.

– Я могу на тебя надеяться? – спросил Илья.

– Я ведь обижусь…

– Извини. Спасибо.

Илья махнул ему рукой и зашел в лифт. На душе было как-то странно. Он не догадывался, что среди черов тоже есть талантливые люди. И он не предполагал, что когда-нибудь скажет вонючему черу два таких слова подряд: «извини» и «спасибо»…

Андрей, не включая свет, прошел на кухню. В банке оставалось еще немного заварки, а печенье у него не кончалось никогда. Поставив чайник, он вспомнил, как Илья с Вадиком обсуждали картины, как им обоим было приятно, и улыбнулся. Вот если б еще самому так же все понимать… а то – «добро», «зло», всякая философия… Нет, для этого нужны мозги покрепче. Разве что Сергей Сергеевич поможет…

Завтра, уже скоро. Если все получится… Ух-х!! А вдруг он тоже начнет разбираться в картинах? Или нет, лучше в чем-нибудь другом, специалистов по картинам и без него хватает. В чем же тогда?

Андрей положил подбородок на кулаки и задумался. До ночи он так и не нашел себе подходящего дела, зато интересно провел время. Перебрав в уме сотни профессий, он пришел к выводу, что занятия лично для него пока еще не изобрели.

Это должно быть что-то немыслимое, решил Андрей.

До двенадцати часов было еще далеко, но Никита. Николаевич уже начал готовиться: открыл шкаф, вытряхнул из него разное тряпье и отвинтил на дне секретные шурупчики. Секретными эти шурупы были, понятно, только для соседей – в случае обыска фальшивое дно обнаружили бы мигом. Однако, кроме как в шкаф, терминал положить было некуда, а прятать его на улице профессор не рискнул.