Песах Амнуэль: Третья сторона медали

Дженни покачала головой.

— Вот тут вы ошибаетесь. Ноэля не нашли в период Карнавала, потому что не там искали. Он сказал, что уходит на станцию «Королев», а пошел к Берегу Сциллы. Я знала об этом не больше, чем все. Ноэль даже мне не говорил о своей, как вы называете, болезни. Его нашли через год, и чисто случайно: другая буря обнажила пласт — и тело оказалось на поверхности. Мне не показали его, пощадили. Принесли только документы, полуистлевший этюдник и фотоаппарат с отснятой пленкой.

Я почувствовал, как все во мне напряглось. Дженни заметила мое волнение.

— Нет-нет, это ничему не помогло. Пленка оказалась засвеченной, только на самых первых кадрах можно было что-то разглядеть. Но и там была пустыня, песок — и только.

— Пленка сохранилась?

— Нет, в ней ведь не было ничего ценного. Но… если вас интересуют работы мужа… у меня есть несколько эскизов. Наброски, сделанные угольным карандашом и, как мне кажется, но памяти.

Увидев, с какой готовностью я набросился на эскизы, Дженни Бельчер улыбнулась. Ей, видимо, было приятно, что и сейчас работы мужа вызывают интерес.

— Я могла бы показать еще кое-что, — в раздумье сказала она Может быть, тогда и вы начнете сомневаться в том, что Ноэль был болен…

— Что же это? — насторожился я.

— Записная книжка Ноэля. Я нашла ее в вещах мужа, когда переезжала в Ареоград. Это было уже после гибели Зюсмайера. Он-то, конечно, не отмахнулся бы от дневников мужа. А так… Все настолько уверовали в болезнь Ноэля, что никто не заинтересовался всерьез его записями.

Записная книжка Бельчера оказалась большой тетрадью, исписанной размашистым почерком. Дженни разрешила мне взять ее с собой при условии, что через неделю я ее верну.

В тот же вечер я вылетел в Эмпанарис.

Нам пришлось основательно потрудиться, прежде чем удалось разобраться в хаотических записях Бельчера. Вот когда я пожалел о том, что плохо знал этого человека! Что я мог сказать о нем? Ареолог, художник. Человек с богатой фантазией. Но насколько богата эта фантазия, я понял только сейчас, прочитав беглые заметки Бельчера о миражах.

Марк знал Бельчера не лучше меня, даже Валлин не мог сказать о нем ничего, кроме общих фраз…

— Вот в чем наша беда, — сказал Валлин, когда была перевернута последняя страница тетради. — Мы привыкли в каждом явлении видеть максимум две грани. Палка — о двух концах. Медаль — о двух сторонах. С одной стороны — миражи, невозможность которых нам казалась очевидной. С другой — болезнь, мнемофантом. Нужен был Бельчер, чтобы мы поняли, что у медали есть и третья сторона. Мы слишком узколобы, вот что…

Произнеся эту тираду, Джон закурил трубку и надолго погрузился в молчание. А мы с Марком достали большую карту Марса, чтобы обозначить на ней точки, упоминавшиеся в записях Бельчера.

Я не стану приводить здесь эти записи целиком. Главное было найти в них нить, отделить ее от хаоса сведений о взятии проб грунта и составе почвы.

Бельчер впервые столкнулся с миражами во время одного из своих походов в Змеиное море, где он снимал показания самописцев автоматических буровых. В дневнике не было описания самого явления: Бельчер, вероятно, полагался на свои эскизы и картины. Поэтому мы не смогли выяснить, что именно он увидел. Сделав по памяти несколько зарисовок (явление продолжалось, по словам Бельчера, одиннадцать минут), он тщательно исследовал почву, но не нашел ничего примечательного.

Первой его мыслью было: галлюцинации. Вернувшись в Дарнлей, Бельчер явился к Валлину, и доктор убедил ареолога, что тот абсолютно здоров. Валлин оказался не прав, утверждая, что Бельчер скрыл последующие приступы, опасаясь эвакуации на Землю. Просто врач убедил его в том, что последующих приступов не может быть. Выходя от Валлина, Бельчер был уверен, что и первого приступа тоже не было, что все виденное — действительное явление марсианской природы.

В дневнике стояла короткая запись: «То, что я видел, не болезнь. Если же это — явление природы, то оно может повториться».

Бельчер вновь ушел в Змеиное море через два дня, взяв с собой фотоаппарат и кинокамеру. День прошел как обычно: Бельчер ничего не увидел.

Оставалось снять показания самописцев с западной группы буровых, стоявшей километрах в шестидесяти от первого куста. Бельчер отправился туда назавтра и там захватил конечную фазу миража — исчезающие в высоте блики. Но зато Бельчер обнаружил здесь то, чего не находили люди, наблюдавшие мнемофантом впоследствии. Не находили потому, что были загипнотизированы словом «болезнь». Бельчер обнаружил в почве круглый тоннель диаметром около метра, с оплавленными краями. Тоннель шел почти перпендикулярно вглубь планеты, и его очень быстро заносило песком: уже через час от него не осталось и следа. Впрочем, ареолог уже взял пробу оплавленных пород, с нею он возвратился в Дарнлей. Лабораторные анализы показали, что почва радиоактивна.