Сергей Лукьяненко: Черновик

Акушерка закричала, выгибаясь дугой. Провод все опускался и опускался, кольцами захлестывая ее горло. Дернулся вверх — и ноги Натальи оторвались от пола.

Я встал. Меня шатало, но самая острая боль уже отпустила.

Лицо Натальи стремительно багровело. Отчаянным усилием ей удалось втиснуть ладони в петлю и чуть разжать смертельные тиски. Пронзающего ее тело тока она будто уже не замечала.

— Вот так аркан… — сказал я, глядя на нее. — Вот ведь как бывает!

— Прекрати! — выкрикнула Наталья.

Я засмеялся. Мне действительно было смешно. После того, как она убила Настю, после того, как хладнокровно убивала меня, — «отпусти»?

— Скажи «пожалуйста».

— Пожалуйста!

— Скажи «я больше не буду».

Глаза Натальи сверкнули. Провод все выше и выше подтягивал ее к потолку.

— Идиот! Если я погибну… все ваши функции — вторичны ко мне! Башня все равно рухнет! Сотни функционалов станут людьми!

— Замечательно, — сказал я, качая головой. — И ты решила, что меня это огорчит?

— Мы позволим тебе остаться функционалом! — выкрикнула она.

— Сдохни, тварь, — просто ответил я. — Сдохни, а мы станем людьми!

— Никто… вам… не позволит… — прохрипела Наталья. — Куратор… исправит…

И выдернула руки из петли.

Потолок над ней разошелся по шву, открылся жадным бетонным ртом — подрагивающим, ждущим. Прутья арматуры торчали кривыми ржавыми клыками. Провод втягивался в провал, втаскивая акушерку под удар готовых сойтись плит перекрытий.

Руки Натальи вскинулись — и рубанули воздух. Разошлись, разрывая что-то. Смяли невидимую мне цель.

Башня застонала. Из стен посыпались внутрь кирпичи. Пол вздыбился и пошел волнами. Сияющее солнце над Заповедником померкло, и окно в Землю-семнадцать закрыла глухая серая пелена.

В тот же миг я ощутил печаль и нежность, с которой что-то большое, могучее и умирающее смотрит на меня. Так разглядывает свои детские фотографии глубокий старик, в душе которого уже не осталось места сожалениям и горестям. По телу острым разрядом прошло щекочущее покалывание, что-то натянулось — и лопнуло, будто напряженная сверх меры струна.

Моя функция умирала — и разрывала со мной связь.

На несколько тянущихся бесконечностью секунд все мои чувства обострились до предела. Я услышал хруст шейных позвонков Натальи и гудок электрички, отходящей от платформы «Северянин». Увидел, как выступает пот на лбу умирающей акушерки и как блестит оптика телеобъективов, смотрящих на мою башню с Останкинской, стоящей в бесконечно далеком Аркане. Уловил горький запах подгорающей на плите яичницы и вонь несвежего мяса, из которого у метро «Алексеевская» жарили шаурму. Почувствовал соленый вкус крови на своих губам и кислый электрический разряд, пронзающий тело Натальи. Ощутил, как пыльными снежинками падают на волосы хлопья краски с потолка и как упруго толкают Землю сапоги солдат у Вечного огня.

И было что-то еще. Дурманящее, непривычное, не предназначенное обычному человеку. Что-то похожее на воспоминания, но только с другим знаком. Мешанина из красок, звуков, запахов, вкусов, ощущений.

…Скажите, Дмитрий, а как у вас принято… разгребаю руками серую пелену, шарю на ощупь — будто в студне плыву… тяжкая металлическая поступь, звенящие шаги… нестерпимая едкая горечь разъедает губы… груз почти невыносим, его не удержать…

Мир стал нестерпимо ярким и обидно крошечным. А потом сжался в точку — в меня. Тело отяжелело, я пошатнулся.

Трудно снова становиться человеком. Почти так же трудно, как в первый раз. Отрываясь от уюта и безопасности материнской утробы, от невесомого парения в темной теплой влаге — вдыхать первый раз горький воздух неумело расправленными легкими, в полной мере ощущать притяжение Земли — и горько кричать от обиды и удивления.

Все мои силы функционала, все мои заемные умения и способности исчезли.

Башня содрогнулась. Последним рывком электрический шнур втянул Наталью в провал посреди потолка — и бетонные плиты сошлись.

Хрустнуло — отвратительно и влажно.

Дернулись в последний раз ноги в дешевых турецких джинсах, стремительно пропитывающихся темным и красным.

Башня начала рушиться.

И я прыгнул в последнее окно, которое не было затянуто серой мутью междумирья. Не раздумывая, выставив руки вперед, будто в бассейн с вышки. А за моей спиной осыпались кирпичи и рушились плиты, шипела бьющая из труб вода и хрустели ломающиеся доски.

Заснеженная, твердая как камень земля метнулась мне навстречу — и я закрыл глаза.