Евгений Лукин - Не верь глазам своим

– А как все вышло-то?

– Рыбу я ловил! – закричал Перстков. – Пока клевало – все нормально было. А подсек…

Турбаза напоминала кунсткамеру, Мало того: через каждые несколько шагов это нагромождение нелепостей преображалось. Наклоненный подобно шлагбауму шест со скворечником над коттеджем № 8 внезапно выпрямился; но зато сам скворечник превратился в розовую витую раковину, насквозь просаженную мощным шипом. От раковины во все стороны мгновенно и беззвучно прокатилась волна изменений, перекашивая небо и деревья, разворачивая домики, заново искажая перспективу.

Как ни странно, актер спотыкался мало. Причина была проста – он почти не глядел под ноги. Николай предпочитал держаться справа, потому что левый профиль Григория доверия не внушал – это был профиль авантюриста.

– Ну что ты все суетишься, Никола! – скрывая растерянность, актер говорил на пугающих низах. – Ну странное что-то стряслось… Но не смертельное же!..

По левую руку его золотился штакетник, местами переходя в узорную чугунную решетку.

– Да как же не смертельное! – задохнулся Перстков. – А книга моя, «Другорядь», теперь не выйдет – это как? А чего мне стоило пробить первый сборник – знаешь?.. Не смертельное… Ты посмотри, что с миром делается! Может, теперь вообще ничего не будет – ни литературы, ни театра!..

Чуский с интересом озирал открывающийся с пригорка вид.

– Театр исчезнуть не может, – машинально изрек он, видимо уловив лишь последние слова Николая. – Театр – вечен.

– Ну, значит, изменится так, что не узнаешь!

– Эва! Огорчил! – всхохотнул внезапно Григорий. – Там не менять – там ломать пора. Особенно в нашем ТЮЗе…

И Перстков усомнился: верить ли слуху.

– Я знаю, почему ты так говоришь! – закричал он. – У тебя с дирекцией трения! А я?.. А мне?..

Острая жалость к себе пронзила Персткова, и он замолчал. Мысль о погибшем сборнике терзала его. Ах, «Другорядь», «Другорядь»… «Моих берез лебяжьи груди…» Какие, к черту, лебяжьи! Где вы видели розовых лебедей?.. Да и не в лебедях дело! Будь они хоть в клеточку – кто теперь станет заниматься сборником стихов Николая Персткова?! Сколько потрачено времени, сил, обаяния!.. Пять лет налаживал знакомства, два года Верку охмурял, одних денег на поездки в Москву ухнул… положительная рецензия аж от самого Михаила Архангела!..

Всё прахом, всё!

Ива при виде их затрепетала и словно приподнялась на цыпочки. Даже с двумя профилями Григорий Чуский был неотразим. Узкие загадочные глаза на гибких ветвях влажно мерцали, алые уста змеились в стыдливых улыбках.

– Эк, сколько вас! – оторопело проговорил актер, останавливаясь.

– Ну чего ты, пошли… – заныл Перстков. – Ну ее к черту! Она ко всем пристает…

– А ничего-о… – вместо ответа молвил Григорий. – А, Никола?

И он дерзко подмигнул иве.

– У тебя на роже – два профиля! – с ненавистью процедил Перстков.

– Серьезно? – Чуский встревожился и, забыв про иву, принялся ощупывать свое лицо. Подержался за один нос, за другой. – Почему же два? возразил он. – Один.

– Это на ощупь! – проскрежетал Перстков. – На ощупь-то и я тоже прилично выгляжу!..

Актер поглядел на него и вздрогнул – видно, очень уж нехороша была внешность поэта.

– Да, братец, – с подкупающей прямотой согласился он. – Морда у тебя, конечно… Особенно поначалу… Но знаешь, – поколебавшись, добавил Григорий, – мне вот уже кажется, что ты всегда такой был…

Перстков отшатнулся, но тут в соседнем домике, который, честно говоря, и на домик-то не походил, забулькал электроорган и кто-то задушевно, по складам запел:

– Это у Федора! – вскричал Чуский.

Актер и поэт ворвались в жилище художника. Оно было пусто и почти не искажено. Неубранная постель, скомканные простыни из гипса, в подушке глубокий подробный оттиск круглой сидоровской физиономии с открытыми глазами. На перекошенном столе стояла прозрачная запаянная банка, в которой неприятно шевелились какие-то фосфоресцирующие клешни.

глумилась банка. Судя по всему, это и был транзистор.

– Передачи… – со слезами на глазах шепнул Перетков. – Передачи продолжаются… Значит, в городе все по-прежнему…

– Или кассеты крутятся, а операторы поразбежались, – негромко добавил Григорий.

– Мы передавали эстрадные песни, – сообщила банка голосом Вали Потапова, диктора местного радио, и замолчала. Опять, видно, что-то там внутри расконтачилось…