Честер Андерсон - Десять лет до страшного суда

Джон и Хард еще раз свернули за угол, на более широкую и лучше освещенную улицу. Несколькими секундами позже комитетчики тоже свернули за угол и замерли, с удивлением рассматривая совершенно пустынную улицу.

— Идите за мной, — прошептал мягкий, надтреснутый голос.

Темнота была просто жуткой. Казалось, Джон физически ощущал, как она обволакивает его мышцы.

— Проходи, — прошептал Хард.

Они были в длинном крытом проезде или в туннеле, на брусчатке которого было разбросано сено. Беглецы нырнули в первую же открытую дверь, которую увидели, повернув за угол, даже не пытаясь разобраться, что это за дом. Ситуация, в которой они очутились, вовсе не импонировала Джону, но Хард, который отлично ориентировался во всех формах проявления преступности в Лиффдарге, уверенно последовал за этим голосом, напоминавшим скрежет наждака о стекло.

Они продвигались в кромешней темноте. Хотя казалось, что глаза Джона должны были привыкнуть к непривычным для них условиям, тем не менее по мере их продвижения вперед происходила совершенно невероятная вещь — темнота сгущалась еще больше. Чем шире становились зрачки Джона и чем больше они были готовы отреагировать на малейший проблеск света, тем более очевидным для него становился тот факт, что в таком месте, как это, свет не существовал вообще. Поэтому, когда после пятнадцатиминутной ходьбы их провожатый наконец остановился и открыл дверь, свет, устремившийся в длинную галерею, ослепил Джона, хотя его единственным источником являлась жалкая дешевая свечечка, дававшая больше копоти, чем света.

Оказалось, что их провожатым является молодая женщина.

— Вот они, мама, — произнесла она. — Какие-то молодые грубияны готовы были схватить их, но я открыла дверь.

Из глубины комнаты раздался приятный голос, напоминавший звон серебряного колокольчика:

— Кто-нибудь видел, как они входили?

— Нет, мама, — ответила девчонка. — Я внимательно осмотрела улицу, и никто не смотрел.

— Очень хорошо, моя дорогая. Теперь можешь идти спать. — Серебряный голос прыгал вверх и вниз, напоминая совсем юную мелодию, которая только-только родилась и пытается расправить свои крылья. — Проходите, ребята, не торчите у двери.

Владелицей этого приятного голоса являлась самая толстая из женщин, каких только приходилось видеть Джону на протяжении всей его жизни. Ее амебообразное тело возлежало на старой кушетке, с которой оно было неспособно слезть без посторонней помощи. За исключении почти незаметных движений челюсти, которая едва шевелилась при разговоре, да проницательных глаз, которые все время стреляли туда-сюда, туда-сюда, женщина была совершенно неподвижной.

— Пусть это не пугает вас, — прозвучал ее мелодичный голос. — Когда-то я была такой же хорошенькой, как и все остальные маленькие сестры. Да, тогда я была еще совсем юной. Но вы привыкните ко мне.

Хард, который прекрасно ориентировался в обстановке, знал, как себя вести в подобных ситуациях.

— Добрый вечер, мама, — вежливо обратился он к ней. — Меня зовут Хард, а это — мой друг Джон.

— Тебе вовсе не обязательно называть меня мамой, парень. Я требую этого только от своих девочек. Это помогает держать их в руках. Я слышала, у вас возникли какие-то проблемы, не так ли? — На это вопрос, естественно, не последовало никакого ответа; однако она и не стала дожидаться его, а продолжала безо всякой паузы:

— Юный лорд Тчорнио и его дружки очень упрямы. У них только одна мысль в голове, да и то они сами толком не знают, чего хотят. А это очень опасно. Но вы не переживайте, ребята. Мы выручим вас.

От проявления такой осведомленности со стороны совершенно незнакомой женщины у Джона полезли глаза на лоб.

— Да, но кто вы такая?

— Мы — Маленькие Помощницы Матери, — произнесла женщина, делая невероятные усилия, чтобы изобразить на своем лице хоть подобие улыбки.

Тчорнио уже просто не мог совладать с той славой, которая на него обрушилась. Дело было даже не в том, что каждый в Лиффе знал о заговоре; сам Комитет внезапно стал чрезвычайно важным элементом в жизни Лиффа, и он, Тчорнио Гар-Сполниен Хиирлт, стал всенародным героем. Это было уже выше самых смелых мечтаний, и в это просто невозможно было поверить. Ему даже присвоили почетное рыцарство в Материнской Гвардии.

Но что было для него, Тчорнио, самым главным, так это тот факт, что теперь все, наконец, стали верить с существование заговора, и что сам он перестал быть посмешищем, и что мнимая угроза, выдуманная им в качестве шутки в тот период, когда насмешки приятелей стали совсем уж допекать его, теперь приводит в ужас всех и каждого. Его мания схватить и уничтожить убийц стала похожей на религиозный фанатизм.