Пол Андерсон - Ночное лицо

— Пожалуйста, — просила девушка. Голос ее дрожал. — Умоляю тебя, будь благоразумен.

Ее отчаяние поразило Толтеку. В какой-то момент негодования ему хотелось прорваться вперед и разобраться с Вороном. Он сдержался. Подслушивать не по-джентельменски. Даже если — или может именно потому что — с первого вечера в Священном Городе они так часто были вместе. Но если она была в каком-то трудном положении, он хотел знать об этом, чтобы можно было попытаться помочь ей, а он думал, что она не скажет ему в чем дело, если он задаст вопрос прямо. Ведь существовали культурные барьеры, запреты или смущение, и переступать через это мог только бесчувственный Ворон.

Толтека облизал губы. Ладони его вспотели, а в ушах стучал пульс — почти так же громко, как ручей, бежавший перед ним через уступ. К Хаосу это джентльменство, яростно решил он, скользнул за живую изгородь и пригляделся сквозь листву.

Вода, пенясь, уходила в поросшую молодыми деревцами лощину. Их листва создавала подвижный узор света и тени под таинственным горным небом. В водяной дымке плясала радуга, меж камней, покрытых мягкой зеленью, вились ручейки, камни на дне, казалось, покрывались рябью. Прохладный и сырой воздух звенел от шумного водопада. Высоко над головой кружила одинокая хищная птица.

Ворон стоял на берегу — словно статуя в черной походной накидке. Когда он смотрел на девушку, его лицо, казалось, было отлито из металла. Она все время прятала от него глаза и ломала пальцы. Крошечные капельки, застрявшие в ее волосах, преломляли свет в пылающие осколки, но эта распущенная грива была сама по себе самое яркое, что видел перед собой Толтека.

— Я благоразумен. — отрезал Ворон. — Когда я натыкаюсь носом в одно и то же три раза подряд, я не могу не заметить запаха.

— Третий раз? Что ты хочешь этим сказать? Почему ты так сердит сегодня?

Ворон вздохнул и отметил на пальцах:

— Мы уже говорили об этом. Первое: ваши дома построены как крепости. Да, ты сказала, что это символ, но мне трудно поверить, что такие рациональные люди, как вы, пойдут на такие трудности и расходы только ради символа. Второе: уже никто больше не живет один, особенно в глуши. Не могу забыть то место, где это однажды пробовали. Те люди были убиты из оружия. Третье: пока мы искали площадку для космодрома, твой отец сказал что-то насчет того, что пещеры в скалах легко становятся укрытиями во время Бейля. Когда я спросил его, что он имеет в виду, он вдруг вспомнил, что ему срочно нужно куда-то идти. Когда я спросил пару других, они расстроились, почти так же как и ты, и что-то промямлили о мерах предосторожности на случай непредвиденных обстоятельств.

Что меня поразило, так это то, что получилось, когда я надавил на Кардвира, чтобы он по-настоящему мне все объяснил — несколько часов назад, во время похода. Во всем остальном он был так откровенен со мной, что я думал, он и дальше будет таким. Но вместо этого он рассердился — насколько это могут гвидионцы. Я даже на минуту подумал, что он меня ударит. Но он просто ушел, сказав, чтобы я вел себя как следует. Здесь что-то не так. Почему вы нас честно не предупредите?

Эльфави отвернулась, словно собиралась уходить. Она часто моргала, и на щеках ее заблестела влага.

— Я думала, ты… ты пригласил меня погулять, — сказала она. — Но…

Он поймал ее за руку.

— Послушай, — произнес он мягче. — Пожалуйста, послушай. Я пристаю к тебе потому что, ну, потому что ты дала мне повод рассчитывать на то, что ты никогда не солжешь или не уклонишься от того, что мне очень важно. И вот еще что. Ты никогда не видела насилия, а я видел. Слишком часто. Я знаю, что из этого выходит и… должен сделать все возможное, чтобы вы этого не узнали. Ты понимаешь? Должен.

Она перестала вырываться и стояла, дрожа, склонив голову, так что падающие локоны скрывали лицо. Ворон изучал ее некоторое время. Рот его потерял свою жестокость.

— Сядь, дорогая, — сказал он наконец.

Эльфави опустилась на землю, словно силы оставили ее. Сев рядом, он взял ее маленькую руку в свою. Толтеку словно пронзило.

— Вам запрещено говорить об этом? — спросил Ворон так тихо, что журчание ручья почти заглушило вопрос. Она помотала головой.

— Почему же тогда не расскажешь?

— Я, — пальцы ее сжали его ладонь, и она положила на нее вторую руку. Он сидел по-кошачьи пассивно, пока она глотала воздух. — Я не знаю. Мы не… — прошло несколько секунд, прежде чем она смогла выдавить слова. — Мы почти никогда не говорим об этом. И не думаем об этом. Это слишком ужасно…