Колин Уилсон - Башня

Огонь светильников постепенно повысил температуру, в комнате установилось приятное тепло. И тут все учуяли неприятный запах гниющей плоти. Найлу он был уже знаком, поэтому он через секунду понял, что исходит он от тела, распростертого в углу.

Лицо трупа сделалось лиловым, а лодыжки и запястья стали распухать.

Царапина на внутренней стороне предплечья превратилась в черную зияющую рану – смрад, похоже, исходил в основном от нее.

Тело Киприана отволокли на кухню и оставили лежать под столом. Милон, помедлив, накрыл его еще и пластиковой клеенкой. Настоял на том, чтобы один светильник из почтения оставили гореть рядом на табурете (Киприан был ему двоюродный брат).

Внезапно всех сморила усталость. Найл хотел еще разглядеть, что там за книги в книжном шкафу, но перед глазами все плыло. В последний раз сомкнуть глаза ему доводилось лишь сутки назад. Укутавшись по плечи в одеяло, он устроился в кресле и не стал противиться накатившейся дремоте. Говор вокруг проникал словно сквозь плотный слой ваты, навевая вместе с тем уютное, беспечное чувство.

Сон – глубокий, без сновидений – накрыл, словно волной.

Очнулся Найл от какого-то неуютного ощущения, будто к лицу пристало что-то липкое. Он инстинктивно поднял руку, пытаясь смахнуть это самое с лица – вроде отстало. В комнате горел теперь единственный светильник, все спали вповалку.

Тишина на какую-то секунду встревожила, затем до Найла дошло, что ветер прекратился и дождь не стучит больше в окна. В соседнем кресле негромко похрапывал Доггинз. Возле его ноги, широко раскрыв рот, спал на спине черноволосый парень по имени Космин. Его, похоже, донимали, тревожные сны: вон как вздрагивает, втягивая воздух.

И тут до Найла донесся звук. Он был очень тихий, едва уловимый: жидкий, чавкающий всхлип с оттенком, напоминающим шорох сухих листьев.

Найл по непонятной причине увязывал его с переживаемым во сне удушьем.

Вначале казалось, что звук доносится откуда-то с той стороны входной двери – может, дождевая вода скопилась. Однако нет, это где-то на кухне. Когда попытался двинуться, череп пронзила боль – надо же, заснул, забыв отвернуть медальон от груди. Полез под рубаху, перевернул его; облегчение не замедлило сказаться.

Найл осторожно поднялся, забыв удержать свалившееся на пол одеяло, и снял со стола светильник. Перешагивая через лежащих, пошел на кухню.

От увиденного он невольно ахнул и попятился. Под столом тяжело хлябала серая студенистая масса, пузырясь; вздымался ее грязноватый верх. Найл, нагнувшись, поднес светильник и тогда понял, что произошло. Через дыру в потолке в помещение пробрался гриб-головоног и теперь поглощал труп.

Найл поднял лежащий на полу веник и ткнул им в пузырящуюся массу – никакой реакции.

– Что это? – прошептали сзади. Своей возней Найл разбудил Доггинза. Завидев гриб, тот подался назад от отвращения. Постояв несколько секунд, передернул плечами:

– А что, может, это как раз и есть наилучший выход.

– Его никак нельзя уничтожить?

– Только огнем или бластером. Иначе считай, что бесполезно.

– А если взять и искромсать?

– Без толку.

Вынув обломок ножа, Доггинз отсек подвижной серый отросток. Он шлепнулся на пол, извиваясь как червь.

Найл с изумленным ужасом наблюдал, как основная масса гриба пошла расползаться в стороны вязкой лужей, в то время как верткий обрубок тоже потянулся ей навстречу. Вот они сблизились, и его поглотили невидимые рты.

– Эта дрянь опасна?

– Только если ты неподвижен. А так вреда от нее нет, слишком медленно шевелится.

– Чем же она кормится?

– Кто ее знает. Может, похоже, годами сидеть на голодном пайке.

Доггинз зевнул и отправился назад к своему креслу.

Следующие пять минут Найл, как зачарованный, с отвращением неотрывно следил за грибом. Тот испускал запах гнилой растительности, а тысячи коротких его зевов, поглощая бездыханное тело, то и дело издавали чмокающие звуки. Змейка слизи, сбегающая но стене из дыры в потолке, показывала, что существо способно присасываться к гладкой поверхности.

Скорость поглощения у него была, очевидно, колоссальной: через тяжело вздымающуюся массу тело Киприана перестало уже различаться.

По мере того как отвращение сменялось любопытством, Найл стал сужать фокус внимания до тех пор, пока внутренняя сущность не уподобилась своей незыблемостью воде в безветренный день.

На какое-то мгновение он слился с хищной сущностью гриба, ощущая полную его поглощенность процессом усвоения пищи, и с интересом уяснил, что создание, оказывается, сознает его, Найла, присутствие. Гриб воспринимал его как рассеянную массу жизненной энергии, потенциальную пищу и потенциальную опасность. Но пока он насыщался, Найл был не в счет.