Жан-Пьер Андревон - Лицо

— Твоя книга прекрасна. Она мне очень понравилась. И маме она тоже очень понравилась. Несмотря на надпись…

— Да, я знаю. Она прислала мне потом письмо…

«Дорогой Фостер!

Читая твою книгу, я вспоминала о юноше, которого анала когда-то и который говорил мне о звездах — одновременно и близких, и далеких. Этот юноша, так же как и звезды, и близок, и далек. Но для меня…»

— И что ты сказал?

— Ничего. Я ничего не сказал.

— Да, конечно. История каменного лица закончена…

— Закончена? О нет. Надо еще рассказать тебе о самом главном — о разрушении мечты из камня и о воссоздании истины. Я опять повторяю: истина важнее мечты.

— Я помню. Генри…

— Генри. Как-то раз он пригласил меня в свою лабораторию. Это было через два или три месяца после выхода моей книги. Генри была передана на хранение статуя. Он сказал, что раскрыл ее секрет. Управление НАСА больше не интересовалось каменным лицом и отдало его ему. Генри изучил структуру венерианского песчаника. Он мне объяснил. Песчаник — это хрупкий агломерат кварца, скрепленного кремнем. Это твердый камень, но он легко поддается эрозии, особенно если подвергать его постоянной бомбардировке песком, который несется со скоростью триста километров в час. Но ты же знаешь все это…

— Я знаю.

— Генри сказал мне, что скульптура, несомненно, не могла сохраняться тысячелетиями в условиях, которые царят в туннеле Форсайта; что моя теория о внеаемных скульптурах нереальна. И он сказал мне, что знает, как возникло это лицо. Он показал мне блок красного песчаника, похожий на тот, из которого было высечено лицо. Он сказал мне, что определил и воспроизвел расположение молекул того каменного столба, из которого была изваяна статуя, — со всеми неправильностями структуры, то есть точно так же располагая более твердые, более устойчивые против эрозии части. Я понял не сразу. Тогда Генри поместил блок в специальную камеру и подверг его бомбардировке песком, несущимся со скоростью пятнадцать тысяч километров в час. Бомбардировка длилась полчаса.

— И в конце этого получаса…

— И в конце этого получаса у него было второе каменное лицо.

— И что ты думал тогда?

— Я не знаю, Дик. Я правда не знаю. Позже я сказал себе: хорошо, что некоторые люди — открыватели истин, и так же хорошо, что другие гонятся за мечтой. Но видишь ли, как я тебе уже говорил, эта истина не уничтожила мою мечту. Она только заставила ее отступить, удлинить свой путь настолько, что он потерялся в бесконечности. Это было неважно.

— Однако Генри восторжествовал…

— Над чем? Он не восторжествовал, Дик. Наука скромна. Она скромнее воображения.

— Но ведь были опять статьи и конференции. И теперь ты оказался жертвой.

— В очень малой мере, Дик, очень малой. Каменное лицо уже давно было забыто. Оставалось только любопытство. И в сущности, я оказался жертвой только в представлении твоей матери. Этого она мне никогда не простила. А может быть, не простила и Генри. Я не знаю… Я не хочу знать. Это прошлое.

— А прошлое тебя не интересует?

— Нет. Меня интересует только будущее.

Высокий, худой, слегка сгорбленный человек с залысинами на лбу и длинными седыми волосами, ниспадающими на шею, встал с кресла и подошел к окну. Снаружи была ночь. Над огнями Манхаттена небо было затянуто дымкой смога, которая давно уже становилось все гуще и гуще. Но за удушливыми миазмами, поднимающимися от бесконечных пространств всепожирающего города, все-таки слабо поблескивала горстка далеких звезд. Высокий, слегка сгорбленный человек долго смотрел на эти таинственные, подмигивающие, полузабытые искры. В его ушах звучали слова, которые много лет назад сказал ему Генри Сандерс…

— Вы видите, Фостер, случай тоже участвует в формировании природы. И иногда он скрывает от нас истину, потому что мы проецируем на проявления этого случая наши собственные мечты и фантазии, то есть побочные продукты подсознания нашей культуры. Вы помните старинную гипотезу: если бы обезьяна провела миллиарды лет за клавиатурой пишущей машинки, она в конце концов напечатала бы полное собрание сочинений Шекспира. Ну так вот, это произошло, Фостер. Обезьяной послужил ветер Венеры. Пишущая машинка — это блок песчаника. А собрание сочинений Шекспира — те несколько выступов и углублений в камне, которые благодаря вам некоторое время питали межпланетную мечту, эту сознательно допускаемую мистификацию… Но никто не ждет нас па звездах, Фостер, и это так же печалит меня, как и вас. Бесконечность остается темной и немой. Никто не оставил там для нас знака. Это всего лишь прихоть ветров.