Лора Андронова: Вода окаянная

— И что ты там увидела? — не выдержала Бика.

Арина закусила губу.

— Не знаю, в чем там дело — валун какой прикатился или трещина случилась, но лава на этот раз пошла двумя путями — и с восточной стороны и с западной. Мы в ловушке.

По площадке пронесся вздох. Кельман всем своим существом почувствовал, как черная безысходность придавила окружающих его людей. Кто-то тихонько всхлипнул, кто-то ругнулся.

— Деточки мои, — послышался женский плач. — Погибнете.

— А я знаю, чьи это шутки!

— Да все мы знаем, а толку?

Перш постучал кулаком о ведро, призывая всех к вниманию.

— Попрошу не впадать в панику. Юлица у нас есть, так что от жажды никто не умрет. Наберем с запасом, хранить в погребе будем, не беда.

— А как сойдет она, завянет?

— Не вечно же лава будет стоять! Остынет, окаменеет — пойдем в Караст, — голос у кузнеца был спокойный и уверенный.

Лежавший на земле Сирил приподнялся на локте и поаплодировал ему.

— Браво, браво. Весьма недурственно. Особенно для такой дремучей деревенщины.

— Смеется…

— Пусть смеется. Ни гроша ему платить не будем.

— Не будем! Точно! — загудела толпа.

— Пусть подавится! Найдем управу!

— Не нужна нам вода!

— Выстоим!

— Выкрепимся!

— Чай не городские неженки!

— Ох, как вы будете пахнуть через месяцок, — Сирил зажмурился. — Убийственно.

— Будем пахнуть. А ты нас будешь нюхать, — отрезал Перш.

По домам разошлись нескоро. Обсуждали, кто пойдет на склон и как делить добытую ягоду. Толпа стала редеть только после заката, когда Сирил демонстративно накрылся курткой и захрапел.

— Пойдем отсюда, — шепотом сказала Мила. — А то, кто знает, вдруг он шеи сворачивает тем, кто ему спать мешает?

Проверять никому не захотелось.

Вечером Кельман бродил по двору, прислушиваясь к нехитрым мыслям домашней живности. Но еще недавно так восхищавшая его способность, стала казаться глупой и ненужной.

— Тоже мне, царь зверей, повелитель кур и бог свиней, — говорил он себе под нос. — Вот людские бы думы читать!

Он ужинал наскоро сваренной Ариной картошкой с подсолнечным маслом и думал: «А вот если еще воды выпить? Что тогда? Вдруг талант мой еще больше разовьется? Очень даже запросто! Я бы смог узнать, что на уме у этого поганца Сирила! Ведь надо проверить?»

Этот вопрос не давал Кельману покоя всю ночь. Он ерзал на кровати, ворочался, пытался считать до ста. Ничего не помогало. Страстное желание выпить хотя бы кружку чудесной воды становилось все сильнее. Оно жгло, давило, оно мучительно зудело, как затягивающаяся рана. Под утро терпеть стало невозможно.

Осторожно, стараясь не разбудить жену, Кельман встал и оделся. На цыпочках прошел по комнате к буфету и запустил руку в тайник, где лежали бережно хранимые монеты. Через несколько минут он выскользнул из дома и, таясь в предрассветной мгле, устремился к источнику.

Сирил уже не спал. Позвякивая ножнами, он разгуливал по площадке и отчаянно жестикулировал, словно доказывая что-то невидимому собеседнику.

— Два ведра, — сказал Кельман, протягивая горстку серебра.

— Одно, — ответил Сирил. Казалось, он нимало не был удивлен ночному визитеру. — За десять — одно.

— Только одно?

— Не хочешь — не бери.

Кельман хотел повернуться и уйти, но ноги его не слушались.

— Беру, — сказал он. — Наливай.

Вода застучала по жестяному дну. Едва дождавшись, пока ведро наполнится, Кельман выхватил его из рук Сирила и стал жадно пить. Потом, дико оглянувшись по сторонам, он пробормотал невнятные благодарности и побежал к дому. Несколько раз, завидев на дороге смутные тени, он прятался в зарослях колючек.

— И кто это тут ходит? — спрашивал он сам себя, снова и снова отхлебывая из ведра.

Стена сарая была плотной, без малейших зазоров и щелей, тщательно сработанная из хороших досок. Лишь в некоторых местах гладкая поверхность дерева ершилась коротенькими заусенцами. Прижавшись ухом к стене, Кельман вслушивался в мысли находящейся внутри Бики.

«Проклятое сено, вечно к юбке пристает. Раз, два, три, четыре. Где же еще?» — думала она. — «Пять. Повезло-таки этой Миле малахольной. Такого муженька урвала. Богатыря! А, вот шестое. Все равно мало, папа будет злиться. Чем я хуже ее? Лицом пригожа, да у грудь у меня повыше будет».

В курятнике что-то гулко бухнуло и запрыгало по полу, словно от пинка ногой. Возмущенно закудахтали наседки.

«А как я теперь пою! Соловушка! Жаль, раньше так не могла — небось, не засиделась бы в девках…»