Л. Афанасьев - Путешествие на Марс

— С чем вас чорт принес ночью? — сказал студент, отворяя дверь.

— Замечательная вещь! Зажгите-ка поскорей лампу.

Пока Шведов добывал огонь, Краснов разделся и разложил свои бумаги.

— Смотрите сюда. Берется этот интеграл в конечном виде?

— Да, ведь, мы с вами сто раз пробовали его взять, и ничего не выходило!

— А, ну-ка, следите за мной повнимательней, не делаю ли я где ошибки.

И Краснов стал быстро делать вычисления. Шведов внимательно следил за ними.

— А, ведь, в самом деле, выходит! Дайте-ка, я попробую.

Он взял бумагу и начал сам вычислять. Ошибки не было.

— А знаете ли, Петр Петрович, почему я так интересовался этим интегралом?

— Почему?

— Дайте мне слово никому не выдавать тайны, которую я вам сейчас открою.

— Даю честное слово. Вы можете мне верить.

— Верю, верю. Ну, слушайте.

Краснов стал излагать свое открытие. С каждым его словом Шведов заинтересовывался все больше и больше. Он вскакивал со стула, садился на стол и не знал, чем выразить свой восторг и удивление. Наконец Краснов кончил.

— Да вы — Георг Стефенсон, Николай Александрович! Больше, вы — Ньютон, настоящий Ньютон!..

Краснов самодовольно улыбался.

— Как же вы теперь поступите с вашим открытием?

Краснов стал излагать Шведову свой план предоставления открытия правительству. Шведов мрачно слушал, не отрывая глаз от бумаги с вычислениями. Краснов спросил:

— Что же, одобряете вы мои намерения?

Шведов отвечал не сразу. Наконец он проговорил, как бы про себя:

— Я на вашем месте так не поступил бы ни в каком случае.

— А что же делать?

— Что делать? Досадно, право! Взрослый человек, великий геометр, механик и астроном, спрашивает, как ребенок, чтó ему делать с своим гениальным открытием! Неужели вы не понимаете, что вы губите собственное дело, которое может или совсем заглохнуть в чиновничьих руках или, что еще досаднее, попасть в руки каких-нибудь спекулянтов! Нет, вы не имеете нравственнаго права этого делать! Вы должны довести дело до конца. Владея вашим могущественным средством, вы должны делать открытия за открытиями, и, только умирая, сделать наследницей своих ученых сокровищ Россию. Если вам нужен помощник, то я готов бросить все и следовать за вами на край света.

— В самом деле? А ваша будущая профессура?

— К чорту профессуру! С вами я больше принесу пользы, чем на университетской кафедре!

— Отлично! — воскликнул Краснов. — Но все-таки, Петр Петрович, мы с вами не осуществим моего изобретения.

— Почему?

— У нас нет денег.

— Ах, чорт возьми! А, ведь, действительно, правда. Без денег ничего не сделаешь! Деньги необходимы, а денег-то у нас нет…

Шведов задумался.

— Чепуха! — сказал он через минуту. — Денег нам дадут.

— Кто?

— Есть один богатый человек, который отдаст на наше дело свое состояние.

— Да кто же?

— Виктор Павлович.

— Виктор Павлович? Русаков?

— Ну, да! Он очень богат, я знаю наверное. Необходимо лишь пригласить его в нашу компанию — и он пойдет с нами непременно.

— Профессор? Чтобы он бросил свои лекции для нашего предприятия? Этому я не поверю.

— Я же в этом убежден. Он все отдаст для того, чтобы сделать что-нибудь замечательное и превзойти Лессинга, а здесь представляется бесконечное поле для его деятельности. Идем сейчас к нему!

— Ночью? Неловко…

— Пустяки! Одевайтесь.

Математики оделись и вышли.

Виктор Павлович Гусаков был известным математиком. Он уж больше двадцати лет читал лекции по высшей математике в университете, напечатал несколько выдающихся сочинений и сделал не мало научных открытий. По внешнему же виду он, как и все замечательные математики, казался человеком необыкновенно странным. Если Краснова и Шведова считали за людей не совсем нормальных, то профессора Русакова всякий с перваго взгляда признал бы помешанным. Трудно было встретить более неряшливого или более разсеяннаго человека. Он читал своим слушателям прекрасныя по содержанию, но безобразныя по внешней отделке лекции: говорил неправильно, часто даже обрывал речь, не окончив слова. Однако, студенты высоко ценили его лекции, привыкнув Русакова не слушать, а смотреть на то, чтó он писал на доске; изложение всевозможных частей высшей математики Русаковым было оригинальное, необыкновенно точное и увлекательное. Студенты гордились им и охотно извиняли ему его странности. Математика поглотила все мысли профессора, и он, кроме нея, ничего не видел, ничего не знал и ничем не интересовался.