Анна Семироль - Азиль

— В сторону! — глухо несётся из-под маски.

Шофёр и паренёк-полицейский в отчаянном прыжке бросаются к перилам моста. Стоящие возле кузова грузовика налётчики не успевают отреагировать, и спустя секунду их окутывает ревущая струя пламени, бьющая из странного ружья.

Визг. Жуткий, нечеловеческий визг. Живые факелы мечутся на мосту, падают в грязь, вздрагивают в судорогах и замирают. Один из пылающих людей прыгает в Орб. Вонь горелой плоти настолько остра, что ощущается даже через фильтры старого респиратора. Стеклянные глазницы маски делают человека с огнемётом сновидцем. Будто не человек он вовсе, а громадная морская рыбина, которой снится, что она заживо сжигает людей. Рыбина никогда прежде этого не делала, и ей непонятно, что она должна при этом чувствовать. Рыба смотрит сон и не чувствует ничего.

Палец, давящий на спуск, расслабляется. Миг — и будто не было свистящего огненного вихря. Лишь тихо потрескивают на обугленных телах язычки пламени и тянет бесконечное «Аааааааааа…» уцелевший полицейский. Морской хищник в человеческом облике протягивает пареньку руку и спокойно говорит голосом Бастиана Каро:

— Поднимайся. Глубоко дыши ртом. Надо оттащить с дороги тела. Мы обязаны довезти оружие в Ядро.

Рыбина плывёт к искорёженному электромобилю, склоняется над трупом Пьера Робера. Человеческой рукой закрывает мёртвому Советнику глаза, закрепляет огнемёт за спиной и вытаскивает тело через разбитое окно. Губы и язык не повинуются рыбине, она не может сказать ни единого слова из тех, что бьются внутри. Рыба ловит ртом воздух, ей тесно и душно в человеческом теле, ей тяжек груз людского разума и чужды эмоции, сдавившие её, словно корка льда.

Покрытый грязью и пеплом дорогой ботинок равнодушно наступает на обугленную кисть руки того, что раньше было девушкой. Рыбина пересчитывает трупы: пятеро. Удовлетворённо кивает, относит тело Советника Робера в колкую траву у дороги и уплывает прочь.

— Месье Каро… — тихо окликает полицейский. — Как же мы теперь?..

— Сейчас. Сейчас поедем, — собственный голос похож сейчас на шелест листьев.

— А если к этим подмога? — спрашивает водитель.

— Мы обязаны доставить груз.

Бастиан Каро бросает взгляд на Собор, высящийся за мостом. По ступеням бегут четыре фигуры в тёмных одеждах. Бастиан хватается за огнемёт и только потом соображает, что это спешит к ним отец Ланглу и кто-то из служек. А вдоль стены между Вторым и Третьим кругом едут два полицейских электромобиля. Парнишка-полицейский бежит навстречу машинам, кричит, машет руками.

Советник Каро опускает огнемёт и бессильно садится в грязь на обочине. Одновременно наваливается пустота, запоздалый страх и осознание того, что его единственный друг мёртв.

— Пьер… как же так? Да что ж это… А как же Софи? Что я ей скажу?!

В витражах высоких окон Собора тень громадной рыбы беспокойно проплывает из стороны в сторону, ходит кругами, словно ищет кого-то…

Ветер сегодня с моря. Сырой и горячий. В комнатах душно, будто в теплице. У Ивонн снова болят суставы, и она срывает зло на прислуге. В такие дни, как сегодня, лучше ей вообще не попадаться. Топот лёгких ног по коридору, сдавленные рыдания. Не иначе свекровь опять довела новую горничную.

Вероника откладывает книгу, подтягивает колени к груди. Ей уютно в любимом убежище — на старом комоде у окна, меж двух библиотечных шкафов. Но ощущение уюта пропадает, стоит вынырнуть из мира книжных страниц в перекошенный дождём полдень. Веронику вновь охватывает тревога, от которой она пытается избавиться уже несколько дней. Слуги шепчутся, что в городе беспорядки, людей вешают на фонарных столбах и их кровью красят оконные рамы. Говорят, полиция хватает на улицах всех без разбора и сажает в тюрьмы. Говорят, бесчинства охватили весь Третий круг, и уже во Втором неспокойно. Говорят…

В газетах всё более сдержанно. Да, беспорядки. Да, требования бунтовщиков неразумны и весьма расплывчаты. Да, дорогие граждане, оставайтесь благоразумными и помните, что от вашей работы зависит судьба города. Только газеты теперь выходят далеко не каждый день. Заставляет задуматься.

Бастиана нет дома четвёртый день. Внутренний голос вкрадчиво шепчет Веронике, что это лишь к лучшему, и она заслужила ночи в благословенном одиночестве и без ежевечернего равнодушного: «Легла, рубаху вверх, ноги раздвинула». При одном воспоминании об отстранённом выражении лица мужа руки Вероники покрываются мурашками. Гадко. Дети зачинаются в любви. Бастиан же больше эмоций вкладывает в перекладывание бумаг на рабочем столе. Он умеет любить, Вероника точно знает. Она помнит, какими мягкими и красивыми становятся черты лица Бастиана, когда он общается с Амелией. Или даже когда тренируется в спортзале — с боксёрской грушей или спарринг-партнёром. Раньше Вероника мечтала, чтобы муж смотрел на неё с любовью. Потом — чтобы хоть иногда с нежностью. Ещё позже — чтобы просто не равнодушно.