Евгений Филенко - Бумеранг на один бросок

— К тебе это не относится, дружок, — ввернул дядя Костя. — Вы с Ольгой Лескиной — граждане Федерации. На мониторинг ваших психоэмов наложено вето с момента их идентификации.

— Спасибо, — сказал я кислым голосом. — Значит, у вас так ничего и не получилось?

— Так ничего и не получилось.

— И вы спокойно уходите, бросив этих людей… заложников… на произвол судьбы?

— Я ухожу, — сказал Забродский. — Но спокойным мое состояние назвать трудно.

— А вы были хорошим работником?

— Полагаю, что неплохим…

— Послушайте, — обратился я к дяде Косте. — Это неправильно. Человек столько занимался этим делом, а его взяли и выкинули на улицу. Так не поступают. И если все дело во мне…

— Не бери на себя слишком много, — сказал Консул. — Дело не только в тебе. Просто накопилось слишком много ошибок. Критическая масса. Прошло столько лет, а прогресса не видно. А тут еще этот фортель с моим кодом доступа…

— Вот вам и нужно было вдуть по самую макушку, — сказал я злорадно, потому что представить себе кого-то, кто бы отважился вдуть Консулу, было нелегко.

— Еще вдуют, будь спокоен, — обнадежил меня дядя Костя. — И не за код, код — это вздор, это дело десятое… Другое дело, что Людвику нельзя было использовать мою ошибку в интересах своего проекта. Это запрещенный прием. Словом, ты оказался последней каплей. У президиума Департамента оборонных проектов лопнуло терпение. Там и раньше были не в восторге от проекта «Бумеранг», вот и решили разрубить все гордиевы узлы единым махом… В общем, даже заступничество вице-президента Носова ни к чему не привело.

— А я даже рад, — сказал Забродский с энтузиазмом. — Теперь я смогу заняться самим собой… какие еще мои годы… отдохну, построю дом, варенья наварю на десять лет вперед. Будем дружить семьями… — Его взгляд уплыл куда-то в сторону. — Нет, — вздохнул он. — Я не рад. Ведь ничего не изменилось к лучшему. Заложники — там, я — здесь…

— Елки зеленые, — сказал я. — Вам был нужен живой эхайн. Ну так вот же он я.

Забродский встал. Прошелся вокруг меня, дудя под нос какую-то песенку. Окинул все доступные глазу участки моего организма оценивающим взором.

— Ничего не выйдет, — сказал он наконец. — Слишком поздно. Упущен самый благоприятный момент для твоего кондиционирования. Понимаешь, Север… если люди-2 были эхайнами во всем, кроме психоэма, то с тобой все иначе. В тебе от эхайна только и есть, что хромосомный набор да психоэм… и то я в последнем уже не уверен. В остальном ты обычный человек, не хуже других, да и не лучше. Ты даже внешне отличаешься от ординарного Черного Эхайна. Подумаешь, рост два метра с гаком! Вон у Консула тоже без малого сажень, что он — эхайн? Сходи вон на чемпионат Западной баскетбольной ассоциации, там таких эхайнов — пруд пруди, и все черные… Ты думаешь как человек, ведешь себя как человек. Конечно, всему можно научить, но… В тебе нет даже начальных задатков для нашей работы. Ты слишком добрый, слишком рассеянный… извини, но ты — никакой.

— Людвик, Людвик… — заворчал Консул.

— Подожди, Константин, — остановил его Забродский. — Возможно, мы видимся с этим молодым человеком в последний раз, и я хочу сказать ему всю правду. Сейчас ты, Север, наверное, думаешь: вот какой несчастный этот пан Забродский, обидели его, отлучили от любимого дела, надо его пожалеть, обнадежить, пускай уж получит, в конце концов, то, чего добивался… Так вот, друг мой: я ненавидел эту работу. С самого начала ненавидел. И не просто ненавидел, а лютой ненавистью! Более неблагодарного рода занятий не было и нет. Потому что все вокруг либо не понимают, на кой бес мы так озабочены так называемой социальной безопасностью, когда и так все хорошо, либо думают, что мы — просто горстка шизофреников, которым нужно чем-то занимать свое распаленное воображение. Сторонятся нас, как будто мы занимаемся чем-то постыдным. Даже самые умные, вроде Консула, и то поглядывают на нас свысока, серьезно полагая, что любую коллизию можно разрешить миром. А когда внезапно обнаруживается, что далеко не любую… заложники с «Согдианы»… то предпочитают делать вид, будто это их не касается.

— Никогда я не делал такого вида, — сказал Консул недовольно.

— Делал, делал, — сказал Забродский. — Все твое конструктивное сотрудничество… твоя методическая помощь от случая к случаю… все это шум в канале, и только. Если бы ты был реально озабочен судьбой заложников, ты послал бы на хрен все другие дела, всех своих инопланетян с их Братством, и ни о чем другом не думал бы, как не думал я все эти чертовы годы. А сейчас я ухожу, и хорошо, если на мое место придет кто-то из старых сотрудников отдела, из тех, что с самого начала был в теме, а не какой-нибудь юный шчелец , которому придется все начинать сызнова, а то и вовсе нужно единственно поднакопить опыта и рвануть вверх по служебной лесенке… И ты, Север, здесь и сейчас находишься во власти эмоций, которые диктуют тебе, какими словами утешить этого горемыку Забродского. А завтра ты успокоишься, уговоришь сам себя, что пусть, мол, все идет как шло, они, эти взрослые дяди и тети, сами во всем разберутся и все беды разведут руками. И снова будешь жить-поживать… гулять с девочками, купаться в море, валять дурака на занятиях, и наблюдать, как колбасится на солнышке твоя ужасная кошка. А о тех двухстах буду помнить только я, пока окончательно не сойду с ума. — Он нехорошо усмехнулся. — Может быть, так и надо? Забыть о них, сделать вид, что так и должно быть? В конце концов, согласно успокоительной официальной версии, они и так исчезли семнадцать лет назад! Двумя сотнями больше, двумя меньше…