Морин Макхью - Дитя миссионера

- Ты в воде? - спрашиваю я.

- Нет, я в лодке. И вообще, как тебя зовут?

- Яхан, - отвечаю я.

- Я взяла твой нож, но ты не проснулся. - Она мнется, потом спрашивает: - Ты сильно ранен?

- Нет, - говорю я, пытаясь сесть как ни в чем не бывало. Это не получается.

- Я начертила карту на дне лодки, а потом грязью сделала линии потемнее. - Она качает головой. - Чертить ножом - это совсем не то, что пером.

Она выходит на берег, и мы едим фрукты-коробочки и красный арахис из моей сумки. От еды и воды у меня резко повышается настроение. Я смотрю на то, что начертила Хальци. Она нервно теребит руки, пока я изучаю ее работу. Мелкие волны, гуляющие на дне лодки, размывают грязь, и мне трудно судить, насколько карта была точной, но я говорю, что она чудесна.

Она отворачивается, чтобы скрыть радость, и деловито сплевывает в ручей. Я вздрагиваю, но молчу.

У нас не в чем запасти воду.

- Сколько отсюда до Лезиана? - спрашиваю я. Она думает, что дня два.

- Яхан, - спрашивает она, тщательно выговаривая мое имя, - где ты научился магии?

- Один Двоюродный заложил в кости моего черепа медь и стекло, - отвечаю я. Не совсем точно, но близко к правде.

Такой ответ на время прекращает вопросы.

Мы как следует напиваемся водой, облегчаемся, а она, быть может, молится своим божествам - не знаю. Потом мы поднимаем зеленый парус и отходим.

Она все время что-то болтает о своей школе, и мне нравится слушать ее болтовню. Когда в полдень становится жарко, я велю ей натянуть на носу мой плащ и заползти под него в тень. Сам я остаюсь у румпеля и только жалею, что у меня нет шляпы. Я давно уже почернел под солнцем, но блеск зеленой воды слепит глаза, и нос припекает.

Она спит всю жаркую пору дня, а я клюю носом. Мы держим курс на мыс, указывающий вход в пролив. После полудня мы достаем из моей сумки помятые фрукты-коробочки, которые чуть помогают утолить жажду. Путь нам перегораживает выступ суши; если,.верить карте Хальци, это и есть наш мыс. Карта указывает, что здесь высаживаться плохо, иначе я бы попытался - ради пресной воды, Мы идем в открытое море, и я только молюсь, чтобы ветер не упал. У меня онемело тело, и аккуратно провести лодку через весь пролив - это, боюсь, выше моих навигационных умений.

Меня одолевает жажда, Хальци, наверное, тоже. Чем дальше мы уходим в пролив, тем она тише. Я спрашиваю один раз, как она проходила пролив, когда приехала жить к дяде. «На большом судне», - только и отвечает она.

У меня чуть кружится голова от солнца, жажды и лихорадки, и когда наступает вечер, прохлада приносит облегчение. Солнце уходит под воду неожиданно, как всегда на юге. Я вытаскиваю из сумки клецки из голубиных яиц, но они соленые, и от них жажда только усиливается. Хальци голодна, и она съедает свою порцию и половину моей.

- Яхан! - говорит она. -Да?

- Почему Двоюродных так называют?

- Потому что мы все родня, - отвечаю я. - У меня на родине, когда народу становится слишком много и пастбищ не хватает для стабосов, часть рода уходит на другое место и там устраивается. И Двоюродные были нашими дальними предками. Звезды для них как острова. Некоторые прилетели жить сюда, но была война, и корабли перестали прилетать, и корабли наших предков состарились и не могли больше летать, и мы забыли о них, остались только легенды. Теперь они нас снова нашли.

- Й они нам помогают? - спрашивает она.

- На самом деле нет. Они помогают почти что только верхним людям.

- Верхние люди - кто это? - спрашивает она. У южан нет слова для этого понятия, и потому я всегда говорю эти два.

- Верхние люди, старики, которые всем правят и у которых есть серебро. Гильдейцы, они вроде верхних людей.

- И ты тоже был верхним человеком? - спрашивает она. Я смеюсь, и бок отзывается болью.

- Нет, деточка. Я - невезучее дитя невезучих родителей. Они верили, что некоторые из Двоюродных нам помогут, нас научат. Но верхние люди не любят, когда еще у кого-нибудь есть сила. И они послали армию и убили мой род. Пока не пришли Двоюродные, было лучше.

- Орден говорит, что Двоюродные - это хорошо; они приносят дары.

- За эти дары мы платим, - отвечаю я. - Кракеновой краской, рудами и землей. И нашим образом жизни. Там, куда приходят Двоюродные, становится плохо.

Темнеет. Хальци заворачивается в мой плащ, а я съеживаюсь возле румпеля. Не то чтобы лодка требует слишком пристального внимания: дует легкий ветерок, и море спокойно (кажется, кто-то нам ворожит, хотя мы и напали на мальчика в зеленом балахоне, чтобы завладеть лодкой), но она все равно слишком мала, и другого места для меня нет, так что я остаюсь у румпеля.