Лев Аскеров - С миссией в ад

— Ты имеешь в виду термоядерное оружие?

— И его тоже…

— Минутку, коллеги, — перебивает их патрон вселенной. — Позвольте напомнить: Бруно сожгут вместе со всеми рукописями.

— Рукописи, мой друг, горят, а идеи — никогда, — смеется Просветитель.

Спасителю не до шуток.

— Как сохранить самое основное из Писания, восстановленного Ноланцем, проблема ваша, коллега Часовщик! — строго говорит он.

— Считайте, что она решена, — заверяет патрон вселенной.

— Нисколько не сомневаюсь, — одобряюще произносит Спаситель. — А теперь, когда задачи ясны, позвольте откланяться.

Он пожимает руку Часовщику, порывисто обнимает Просветителя, шепнув «Крепись, скоро увидимся», и исчезает.

Просветитель читает оставленные ему бумаги.

— Гениально! Гениально, Галилеянин! Хорошо схвачено, — хвалит он, передавая бумаги Часовщику.

— Подскажешь, если я что-то там, на грешной, не вспомню.

Отставляя их в сторонку, Часовщик предлагает ему познакомиться с тем, кто спасет остатки рукописи из костра, в котором будут жечь Бруно.

— Каким образом? — спрашивает Просветитель.

— Приснимся, и все дела, — смеется патрон вселенной.

Просветитель дает добро. Через некоторое время Часовщик докладывает:

— Готово, Ваша честь!

…Узенькая комната. Маленький, грубо сколоченный стол. Hа нем бумаги. В углу комнаты молодой человек. Совсем еще юноша. Он наливает из бутыли в пузатенький флакончик чернил. Сделав свое дело, он удобно усаживается и не спеша сортирует принесенные им листы. Смотрит на дверь.

— Запер. Никто не войдет, — говорит он себе. — Посплю немного, а потом перепишу.

Кладет голову на бумаги.

— Спи, мальчик, спи, — медоточиво внушает Часовщик.

— Где это он? И кто он? — спрашивает Просветитель.

— Сейчас спросим, — усмехается Часовщик.

— Что это за помещение, юноша?

— Сучья комната, — бормочет он довольно внятно. — Отсюда подслушивают узников.

— Кто ты?

— Я нотарий Святой инквизиции Доменико Тополино, — гордо называется он.

— Молодец, Доменико. Хорошо работаешь, — хвалит его шеф вселенной.

— Хорошо, — соглашается нотарий. — А вы кто?

— Я Часовщик мира земного, посланник Спасителя, а товарищ мой — Джордано Бруно из Нолы.

— Посланник Спасителя! — с благоговейным почтением вышептывает он.

— Запомни, Доменико, Ноланца, — приказывает Часовщик.

— Запомнил.

— Именем Спасителя повелеваю тебе не дать сгореть в костре рукописям Ноланца.

— Все сделаю, Ваше высокосвятейшество, — торжественно произносит он.

— Именем Спасителя… Именем Спасителя… — все тише и тише повторяет Часовщик, и они исчезают из забытья нотария.

Доменико просыпается. Он полон смятения. Озираясь, он крестится, а в голове — лицо никогда им не виденного еретика Джордано Бруно из Нолы и вкрадчиво могучий голос: «Именем Спасителя…».

На «Кампо ди Фьоре», обступив припрятанную бочку с остатком дарового вина, галдят грачами дворники Ватикана.

Площадь безупречно чиста. Чиста и бесцветна, как совесть этих уборщиков, одержимых безумством безотчетного восторга. Они на вершине счастья жизни. Они сделали свою работу. Они старательно замели в пузырящуюся клоаку смердящих римских нечистот тлеющую золу отполыхавшего костра, а вместе с нею и прах Ноланца. Осоловелые глаза их с пустым безразличием скользят по изнывающему болью, угасающего чахоточной немочью дня. Они смеются. Им нравится жить. Они знают, что будут жить, и нисколько не сомневаются, что будет у них завтра. И еще много-много раз они встретят свое завтра. Но не видят и не слышат они беззвучного плача кротко отходящего в неумолимое небытие, обреченного дня. Скупые струйки его слез катятся по стеклу. Тополино видит и чувствует их как самого себя. Срываясь, они лютой капелью бьют по сердцу его и, извиваясь на нем горючими ручейками, обжигают глаза.

Он отходит от окна. Его ждет гора документов, переписать которые ему приказано к завтрашнему полудню. Вряд ли ему поспеть. Но он должен. В другое время нотарий сделал бы эту работу до срока. А сейчас никакой охоты и никаких сил в обычно проворной и твердой руке его нет. Ему бы сосредоточиться. Но ноет, взрываясь нестерпимой болью, укушенная огнем рука. Да Бог с ней. Не в ней дело. Не ею же он пишет. Дело в том, что он не знает, куда деться и как и где спрятаться от молча стоящего в огне взгляда Ноланца. Взгляда, вспыхнувшего радостью, когда он, Тополино, спрятав под камзол выхваченные из костра бумаги, убегал прочь. Взгляда безвозвратно сгоревших глаз.