Морье Дю - Голодная Гора

- Какая трагедия, - тихо заметил он. - Ведь так могло быть все эти годы. В этих комнатах стояла бы мебель, а девочки и мальчики росли бы в родном гнезде. А Генри... наш милый Генри, такой всегда добрый и великодушный...

- Как ты думаешь, он когда-нибудь вернется сюда? - спросила Гариет.

Пастор покачал головой.

- Ты же видела его письма, - сказал он, - и понимаешь, что с ним произошло. Он стал другим человеком.

- Хэл очень похож на него, - сказала его жена. - Тот же шарм, та же улыбка. Но чего-то ему недостает, нет той энергии, того напора, что были у Генри. И говорит иногда с такой горечью, а ведь ему всего двадцать лет.

- Но последние десять лет им никто не занимался, а все, чему его учила мать, заброшено и забыто, - сказал Том. - Вот если бы Генри захотел, если бы он сломал эту стену, которая выросла между ними... Впрочем, не знаю, поможет ли это. Из-под мальчика выбили самую основу, самый фундамент.

Кити бежала по лестнице главного холла, преследуемая Саймоном Флауэром. Лизет, раскрасневшись против обыкновения, на цыпочках прокралась в гостиную, которой никто не пользовался. Наверху в галерее раздался смех: это Роберт нашел там Молли, и они прошлись в вальсе по лестнице. В маленьком будуаре, расположенном над заколоченным парадным входом, Хэл сражался со стеклянной дверью, ведущей на балкон, пытаясь ее открыть. Она заржавела и разбухла, и никак не хотела открываться.

- Эта комната должна была служить маминым будуаром, - сказал он. - Отец специально так распланировал, поместил ее рядом со спальней. Нравится тебе?

Джинни кивнула.

- Я часто сюда приходила тайком, когда Боулов не было дома. Именно таким я себе и представляла этот будуар. Вот здесь, в уголке, должен был помещаться ее письменный столик рядом с камином. Тут стояло бы кресло, а возле него - другое.

Она улыбнулась Хэлу, глядя на него с сочувствием и пониманием.

- Ты ее помнишь? - спросил он.

Джинни отрицательно покачала головой.

- Помню только ласковый голос и темные волосы. И как она меня целовала, когда меня приглашали к чаю, - сказала она.

Хэл смотрел прямо перед собой, засунув руки в карманы.

- Понятно, - сказал он. - Самое ужасное, что я и сам помню не больше твоего. А ведь я любил ее больше всех на свете. - Он снова попытался открыть дверь, но она слишком разбухла от сырости. - Не могу открыть, - сказал он. Она закрыта навечно. - Он отвернулся, пожав плечами. - Пусть все остается, как есть, - сказал он. - Все равно в этой части дома никто больше не будет жить.

Она пошла за ним по галерее в сторону лестницы. Прятальщики перешли в старый дом. Большой холл был пуст.

- Как странно, - сказал Хэл, - обычно считается, что привидения водятся в старых домах, в новых их не бывает. А вот в этом новом крыле я их так и чувствую.

Джинни протянула ему руку.

- Ты ведь ничего не имел бы против, если бы это был дух твоей мамы, правда, Хэл? - сказала она.

Она была олицетворением молодости, отваги и уверенности в себе. И не стеснялась держать его за руку, когда они стояли молча в ттишине.

Хэл покачал головой.

- Нет, как это ни странно, я не чувствую здесь духа моей матери, говорил он. - Здесь по-прежнему живет дух отца, он скрывается в темных углах. Пойдем отсюда, Джинни, я не хочу о нем думать, я хочу думать о нас с тобой. Сейчас ведь Рождество, время для веселья и счастья.

3

Когда январь подошел к концу, и рождественские праздники кончились, Молли и ее муж взяли Лизет к себе, и она осталась жить в соседнем графстве, а Кити поехала гостить к своим родственникам Флауэрам в замок Эндриф. Один только Хэл уехал снова на ту сторону, предполагая провести один день на Ланкастер-Гейт, прежде чем возвращаться в Оксфорд.

- Помни всегда, - говорил дядя Том, прощаясь с ним на причале в Дунхейвене, - что наш дом для тебя родной, и ты всегда можешь найти у нас приют, и не потому, что ты сын своей матери и не ради твоего отца, а просто потому, что это ты. Мы все тебя очень любим. Джинни будет не хватать твоей дружбы.

- Спасибо, дядя Том, - сказал Хэл, - я буду это помнить.

Сердце его наполняла глубокая грусть, когда пароходик выбрался из гавани в залив Мэнди-Бей, и Клонмиэр, Дунхейвен и остров Дун превратились в легкие серые тени на фоне гор. Праздники, которые так много для него значили, стали уже частью прошлого. Он не знал, придется ли ему когда-нибудь вернуться в эти края, и его охватывало отчаяние при мысли о том, что эта разлука - навсегда.

Когда он приехал на Ланкастер-Гейт, отца и мачехи не было дома. Он сидел в гостиной, листая журналы. У него было такое ощущение, что вся комната пропитана духом Аделины, наполнена ею - вот ее вязанье, ее книги, бумага для писем на письменном столе. Все на своих местах, все аккуратно, но как-то бездушно, не чувствуется уюта, и он сидел, ожидая, что вот-вот раздадутся ее быстрые твердые шаги, ее резкий скрипучий смех. Его охватил прежний страх еще школьных лет, страх перед необходимостью поддерживать беседу, и для того, чтобы успокоиться, он прошел в столовую и налил себе щедрую порцию виски с содовой. Это был единственный способ выдержать вечер. В Дунхейвене у него ни разу не возникало подобного желания. А вот здесь, в холодной бездушной атмосфере Ланкастер-Гейт, он не мог без этого обойтись. К тому времени, когда вернулись отец с мачехой, ему стало тепло и все на свете безразлично; страхи его сменились ложной храбростью. Жизнь уже не казалась непреодолимо сложной, он чувствовал себя в силах ей противостоять.