Карел Чапек - Как я был великаном (сборник рассказов)

— А «Отче наш» знаешь? — язвительно ухмыльнулся дядя.

Бродяга осекся, помолчал, будто пытался вспомнить про себя молитву. И вдруг вскипел:

— Ну и пусть забыл, все равно быть мне Сыном Бога звезд! Чувствую я в себе такую силу и уверенность, когда лежу в яичке, — ну, прямо как у матушки под сердцем… Не буду больше бродягой!.. Ах, какая красота, словами не опишешь! Только пить страшно хочется. Во имя милосердия господня, дайте еще глоточек!

— Знаешь, а ведь не ты первый туда собираешься, — злорадно молвил дядя. — Тебя обскакали…

— Кто же?

— Да Боккаччо, моя борзая! Не видал ли ее там, среди ангелов-то? — с ехидством вопросил дядя. — Этаких сыночков Бога звезд я, знаешь ли, могу поставлять туда дюжинами!

— Никто не может искупить их, кроме меня! — в пророческом экстазе возгласил бродяга. — Дайте только напиться… Ну, налейте хоть каплю, а то не рожусь…

— Скажи-ка, — вытягивал из него дядя, — скажи, как же ты видишь ихние зонтики, если ты в скорлупе?

— А я и в яйце — уже бог! Скорлупа-то прозрачная, как стеклышко. Я сразу все тут понял! Даже звуки серебряных флейт…

— Какие еще флейты? — обеспокоился дядюшка.

— Так ведь они не разговаривают, а сообщаются между собой с помощью звуков, извлекаемых из инструментов. Вместо слов у них — тоны, вместо фраз — мелодия. Слушаешь, затаив дыхание, как две флейты ведут диалог… А на флейтах, пожалуй, целая тысяча разных отверстий, потому как у всех ангелов по двадцать с лишним пальцев на каждой руке. Но больше всех люблю я слушать свою матушку, когда она склоняется надо мной и играет колыбельную песню о младенце Иисусе, который родится от нее, пречистой… А когда к моей колыбели слетаются ангелы, тысячи флейт сливаются в восхитительную райскую гармонию…

— Вполне рождественский сон, — осклабился дядя. — Все точно в стиле Вифлеема… Мне даже завидно. Ей-ей, сам хотел бы взглянуть на эти чудеса! А знаешь, приятель, я ведь тоже пригубил малость и разглядел нечто подобное, только как бы через стекло двухметровой толщины. Предательская жажда — выпить хочется чертовски! Но я не поддамся, я человек волевой! Я, понимаешь, умею так: попробовал — и будет! Важно вовремя остановиться! А ты вот — ты, брат, уже попался к дьяволу в лапы…

— Дайте хлебнуть! — взмолился бродяга.

— А известно тебе, старая дудка, что весь твой искупительский подвиг зависит только от меня одного? Я могу ускорить твое пришествие, могу и задержать его, а то и вовсе отменить — это уж какова моя воля будет.

— Умираю! Умираю! — захрипел в агонии бродяга.

Я услышал торопливое звяканье бутылки о край бокала и журчание льющейся жидкости. И — одновременно с этим — дядин испуганный голос:

— На, на, сын божий, отпей-ка, один глоток тебя сразу вылечит! Да оставь и мне на донышке чуточку радости, я тоже лизну с божьей помощью…

Я замер от страха. Первой мыслью было — образумить дядю, заклиная его не губить себя. Ведь он же собственными глазами видел, какая участь ему уготована! А уж коли мои мольбы не помогут — напомнить ему о сейфе, об этом золотом идоле, которому он так слепо поклонялся!

В соседней комнате было тихо.

Бродяга в качалке. — «Один глоточек в интересах истины…» — «Упокой свои седины…»

…Проснулся я в кресле и в первый момент никак не мог сообразить, где нахожусь: в гостиной царил обманчивый полумрак, окна были закрыты ставнями. Но уже в следующую секунду я все вспомнил.

Полный тревоги, я влетел в дядин кабинет и замер от удивления: в качалке развалился бродяга с сигарой в загрубевших пальцах, и над ним висело такое облако дыма, что, казалось, вот-вот оно прольется дождем. А напротив, в плетеном кресле, сидел… дядюшка и по привычке ковырял в ухе. На бродяге был дядин полотняный костюм, что придавало ему вполне пристойный, чтобы не сказать изысканный вид. Странным мне показалось лишь то обстоятельство, что костюм нигде ему не жал вчерашний верзила усох до того, что под мышками и на бедрах одежда морщилась. Вид у бродяги был обиженный и раздраженный.

Дядя теперь казался на голову выше него, и поэтому вначале у меня было такое чувство, будто он не только не уменьшился, но даже вырос.

— Дядюшка! — задыхаясь от волнения, проговорил я. — Как ваше самочувствие?

— Спасибо, хорошо, — ответил он с небывалой мягкостью, робко поглядывая на меня, но старательно избегая встретиться со мной взглядом.

— Вы пили! — с укором сказал я, ободренный его непривычной робостью.

— Нет, нет! Не пил! — воскликнул он. — Я только кончиком языка попробовал! Надо было отважиться на глоточек в интересах истины… Ты славный мальчик, Гонзичек…