Кристи Голден: Assassin's Creed. Ересь

Сегодня ночью Габриэль проснулся около полуночи, сердце тоскливо заныло, когда он вспомнил ту ночь в начале лета и тот короткий разговор с Жанной, так его поразивший. «Прошло пятнадцать лет», – подумал он, сейчас ему было за тридцать. И двенадцать лет прошло с тех пор, как сожгли Жанну. Его убеждали, что со временем ему станет легче, многое забудется. Легче не стало. И он ничего не забыл. И никогда не забудет.

– Совершаешь всенощные бдения?

Габриэль замер. Он слышал свое шумное учащенное дыхание, зажмурился, чтобы сдержать слезы, но они хлынули горячим потоком. Он сходит с ума? Он слышит голоса Жанны? Он видел, как она умирала, самой страшной смертью – страшнее нет на земле. И это не могла быть Жанна. Но это не имело никакого значения. Сейчас не было в мире безумца счастливее Габриэля.

– Жанна? – Он повернулся в сторону голоса и открыл глаза.

Сквозь пелену слез он смотрел на лицо, освещенное полной луной, – лицо, которое он так беззаветно любил и которое никак не ожидал вновь увидеть. Габриэль ахнул, рванулся к ней, упал на колени, вцепился руками в ее платье, не веря реальности шерстяной ткани в руках.

Жанна тоже опустилась на колени. Ее руки обняли его и продолжали обвиваться вокруг, пока он безутешно рыдал, уткнувшись ей в шею.

– Это я, – сказала она. – Это действительно я.

Долго они стояли, не проронив ни слова, упершись коленями в твердые камни улицы. Наконец Габриэль поднял голову и посмотрел на ее лицо в серебристом свете луны, схватил за руки и крепко сжал, все еще боясь, что она, как призрак, исчезнет, а Жанна – Жанна, Жанна! – начала рассказывать, что же с ней случилось.

Утром в день казни к ней в камеру пришел монах Мартин Ладвеню, он потребовал принести ему епитрахиль, чтобы причастить Жанну должным образом. Они в камере остались одни. Монах предложил Жанне выпить что-то густое и сладкое. Она проснулась уже ночью, и первое, что увидела, было улыбающееся лицо де Меца, рядом стояли еще какие-то люди, ей незнакомые. Все они были в капюшонах и не хотели, чтобы она видела их лица.

– Он сказал, что помнит свой обет верности, что не забыл меня, что со своими друзьями спас меня, но… Габриэль… Флер…

В первое мгновение Габриэль ее не понял. Затем чувство вины, ужас и жаркая волна стыда окатили его, в животе сделалось неприятно пусто, и ком подкатил к горлу. Как зол он был на Флер, проклинал ее имя, называл ее трусихой, а в конечном счете она оказалась самой преданной из всех, кто окружал Жанну, и самой смелой.

– Я думал, это ты сгорела на костре, – прошептал Габриэль, все еще не веря, что Жанна жива. Радость ее спасения всегда будет омрачена невероятной жертвой Флер. Он вспомнил слова белокурой девушки о том, что Жанна полностью изменила ее жизнь и привела к Богу, что до конца своих дней она будет благодарна Жанне за несколько месяцев истинного душевного покоя. – Я… я видел… – Габриэль замолчал. Что он видел? То, что он и все остальные ожидали увидеть, – худенькая голубоглазая девушка в митре, закрывавшей ей пол-лица, распухшего, в кровоподтеках, голова для унижения обрита, которая, умирая, выкрикнула имя Христа голосом, который Габриэль не узнал. Была одна вещь, которой, как оказалось, Флер не смогла пожертвовать, скрывая подмену. Мешочек Жанны висел на ее тонкой шее, почти, но не целиком спрятанный в складках одежды.

Теперь Габриэль понял, что «солдатами» в латах были ассасины – скрывайся у всех на виду, – поставленные так, чтобы никто не мог хорошо разглядеть фальшивую Жанну.

– Мне велено было скрывать, что я осталась жива, чтобы смерть Флер не была напрасной. И я скрывалась. Я бродила из города в город, работала в гостиницах и тавернах. Я не могла вернуться к своей семье. Жана де Меца я больше не видела. Но… когда я узнала, что ты вернулся… я поняла, что должна увидеть тебя. Должна сказать, что я бы сама никогда не попросила о такой жертве нашу Флер… или тебя.

– Да, – сказал Габриэль, – сама бы ты никогда об этом не попросила. Это был выбор Флер. – Это молодой мужчина знал наверняка, в этом он с чистой совестью мог заверить Жанну. Ассасины на многое были способны, и жестоко было с их стороны просить девушку пойти на такую ужасную смерть, но Габриэль знал, что они не стали бы принуждать или запугивать Флер. Он бы не удивился, если бы узнал, что Флер сама предложила подобный план. Габриэль взял Жанну за плечи, посмотрел ей в глаза и сказал: – Она любила тебя.

Ее увлажнившиеся глаза сделались еще больше, когда она слушала, а Габриэль говорил и сам боялся того, что он говорил.