Андрей Дмитрук - Память (Наследники)

Андрей Дмитрук

Память (Наследники)

Недавно я впервые в жизни обратился к психиатру.

Чувство, охватившее меня при входе в его кабинет, нисколько не напоминало ту щемящую тревогу, которой обычно полны приемные врачей. Наоборот, мне захотелось поскорее окунуться в зеленый свет больших папоротников, что так уютно сомкнулись над глубокими креслами. И сам врач, восседающий в своем светлом тропическом уголке - великий Валентин Вишневский, - казался удивительно "своим парнем". Молодой, с мягкими нервными глазами на худом носатом лице, с нежной и длинной мальчишеской шеей, выступающей из открытого ворота белой рубахи, - неужели ему ведомы шахты человеческой души? Назвать бы его не доктором, а просто Валиком, да пригласить в мою гасиенду пить чай на веранде и слушать ночной концерт леса...

- Здравствуйте, вы, наверное, Иржи Михович?

- Да, доктор.

- Зовите меня просто Валик... Что вы стоите? Хотите лимонаду? Астро-кола?

- Если вы уж так любезны, рюмочку коньяку.

- С удовольствием.

Он поставил на стол две старинные рюмки из хрупкого стекла.

- Двенадцатилетний... Ну, выкладывайте, Иржи. Как говорится, каким ветром вас занесло в мою келью?

Я прекрасно понимал, что вся эта увертюра преследует одну цель: заставить пациента довериться, погасить его болезненную настороженность. Но следует отдать справедливость - увертюру играл мастер. Разве можно передать на бумаге полурадостные, полувиноватые улыбочки Вишневского, его дружеские, ласковые манеры, его чуть звенящий голос, одинаково далекий и от заискивания и от фамильярности?

Однако я и не собирался ничего скрывать.

- Не сочтите за обиду, Валик, но... я не тот, за кого вы меня приняли. Да, я старший в группе Пятой координаты и потому уже много лет болтаюсь в пустоте. Мы очень редко видим даже станции внешнего пояса, не говоря уже о населенных планетах. Сами знаете, наши опыты... И все-таки я вопреки вашим ожиданиям не гоняюсь за космическими призраками. Мне тридцать два года, я идеально здоров, моя генетическая линия чиста, как луч света, - ни одного угнетенного комплекса на двадцать поколений предков. Да... Вы знаете, наверное, эти дальние пращуры оставили мне необъяснимую любовь к лесу. Когда мой корабль опускается на лесистую планету, меня охватывает шальная радость. Лес - самое прекрасное, что создала природа. Горы круты и неприступны. В степях печет солнце, гуляют дожди и грозы. Море только и ждет, как бы тебя проглотить. А лес... Я невольно говорю сейчас категориями древних. Пытаюсь понять, откуда это во мне, родившемся за пятьдесят парсеков от ближайшего дерева... Извините.

- Ничего, продолжайте.

- Да, конечно, вы суммируете наблюдения... Короче говоря, я люблю отдыхать в одном из лесных заповедников Северной Америки. Кругом чудесный сосновый бор... Знаю, что многие мои друзья облюбовали для отдыха атоллы в Тихом океане, пальмовые рощи Инда, прерии Техаса и Гималайские кряжи, но я не мог иначе... Вы когда-нибудь видели сосну?

- Тут у нас есть сосны.

- Очень хорошо. Я назвал свое жилище гасиендой... Сам дом построен из настоящих сосновых досок, сбитых деревянными же клиньями. Недавно я получил отпуск и, разумеется, полетел в прекрасный сентябрьский Орегон... Вообразите себе: веранда, вечер, мошкара под колпаком настольной лампы, чашка черного кофе... Наверху, в вершинах, бормочет ветер, а под стволами тихо, тепло, темно.

Так вот посидел, попил кофе и отправился спать - такой умиротворенный, на себя непохож. Среди ночи просыпаюсь. Тишина. За окном - силуэты стволов и звезды. Лежу и думаю: чего проснулся? А на душе тревожно. Голова в огне. Никогда со мною такого не было. Так ясно мне представилось: ведь это же преступление - не спать, рассвет скоро, а тогда... уже и калачиком свернулся, и глаза закрыл прилежно. Но слишком силен был во мне анализ, и я уцепился за свой непонятный страх - что "тогда"? Кругом был холод, Валик, жестокий холод. Вернее, ожидание холода... Хвататься за последние крошки сна, а потом идти, спешить куда-то...

Мне чудился промозглый, невиданно унылый путь, блуждание по мертвому, тесному, разделенному на клетки пространству. Там нет опасности, есть только убийственная монотонность работы, когда хочешь спать - и не можешь. Иначе случится что-то ужасное. День за днем, год за годом, как вечный двигатель... И глаза в темноте комнаты! Я был не один. Кто-то осторожно и тихо следил за мной, боясь обеспокоить - следил по-собачьи, голодными глазами. Жизнь его зависела от меня, только от меня. Я - грязный, отупевший человек-двигатель - был кормильцем, хозяином жизни нескольких еще более слабых существ. Они ждали меня, когда я возвращался вечером, как первобытный охотник из джунглей; они хранили мой короткий сон, боясь кашлянуть в душном воздухе моей конуры... Я чуял их запах...