Геннадий Прашкевич - Дыша духами и туманами

Это я вычитал в книжке, оказавшейся в сумке вместе с вещами.

Скорее всего, подсунула ее мадам Генолье. Это ведь она спрашивала, интересуюсь ли я историей.

«Чекра пришел к Едигею, затем двинулся вместе с ним в упомянутую выше страну Сибирь, куда они шли два месяца, прежде чем до нее достигли. В Сибири на большой реке стоят черные леса, простирающиеся на север на тридцать два дня неустанной ходьбы. В вышеупомянутых лесах живут совсем дикие люди, не имеющие никаких специально поставленных жилищ. Тело у них, не исключая рук и лица, всегда покрыто волосами. Подобно другим животным, они скитаются по лесам, питаясь всем, чем придется».

А еще один свидетель, уже из наших дней, утверждал следующее.

«На снежном спуске берега сверху покатились камни, я обернулся и увидел двух настоящих волосатых обезьян, самца и самку. Из ружья, которое было при мне, я выстрелил два раза. Самка с громким криком скрылась, а самец остался лежать. Он был весь покрыт серо-желтой шерстью. Стащив тело на дорогу, я погрузил его в сани и погнал в совхоз. По дороге встретил секретаря сельсовета и показал ему добычу, поделившись возникшими в пути сомнениями: а что, если я убил не обезьяну, а просто такого совсем небритого человека? Секретарь сказал мне так: если ты убил человека, то попадешь под суд, а если обезьяну, то тебе придется искать и самку. Согласившись с секретарем, я в тайном месте закидал тело камнями».

Прочитав такое, вполне можно уверовать в Лесную деву.

Черная тайга по берегам тоже настраивала на определенный лад.

«Там все дикое: дикий медведь, дикий волк, дикая лиса, а с ними дикие (лесные) люди».

Туманная кислятина кочкарников.

Рысь прижмет уши с кисточками, белка обронит невесомое облачко хвои.

Оказывается, немалое число свидетелей всегда готово подтвердить самые неожиданные сообщения. Из той же книги я узнал, что на севере, как раз в тех местах, куда шел теплоход, лесные люди не раз выходили к заброшенным в тайге поселкам. Говорить они не умели, да никто с ними и не разговаривал.

Где-то за Колпашево с катера, догнавшего теплоход, поднялся на борт жизнерадостный мужичок в штормовке и в густо смазанных сапогах в гармошку. В руке у него был желтый старомодный портфель на замках. Следом за ним влезла девица в голубых джинсах. Носила и с оборками, носила и с воланами, гуляла и с Егорками, играла и с Иванами. Ничего особенного, но скулы косые, разрез хищный. Сразу видно: на теплоходе не в первый раз. Я обрадовался: рассуют гостей по пустующим каютам (одна, кстати, находилась прямо напротив моей), но их увели на корму.

Зато на берег я обычно сходил первым.

Народ, живший в тайге, многословием не поражал.

«Деньги-та в городе еще ходят?» Оживлялись, узнав, что бутылку «Столичной» можно получить за мешок кедровых орехов или за какое-то количество сушеных белых грибов. Моченая морошка и брусника тоже являлись ходким товаром, как и клюква. Титановую лопату недоверчиво покачивали на ладони: легкая, не погнется ли?

Брат Харитон пугал меня.

Несколько раз он появлялся на берегу.

Таким я его и представлял: живым, но себе на уме. Выходил на берег в шортах, в башмаках. Над головой облаком стоял гнус, но ни одна крылатая тварь не касалась нежной, только-только тронутой загаром кожи. Настоящий поединок определенных сил и осознанности. Местные перешептывались, испуганно отводя глаза. Погоды у Святого не просили (погоды стояли хорошие), но подходили советоваться. – «Тут у нас одна гадает по руке…» – «Азимой появлялся священник, говорит, часовню ставить…» – «Куда же деться, если никому не нужны…»

Бухгалтерией занимался теперь Евсеич, – тот самый человек в сапогах гармошкой. Оказывается, каждое лето подсаживается на теплоход. Плавает со Святым уже не в первый раз, начал чуть ли не при Антоне. Матросы и приказчики его недолюбливали. Правда, они и мужиков недолюбливали. «Жизнь во мгле, о презервативах не слышали!» Вечерами меланхоличные звуки рояля мешались с выкриками речных птиц. Рояль терзала Евелина Покушалова – девица с косыми скулами. Мигали звезды. Толстые рыбы всплывали послушать музыку. Матросы вздыхали: «Твою мать!» Нет в России ничего такого красивого, что нельзя было бы выразить матом.

Евелина, оказывается, писала книгу о брате Харитоне.

Евсеич работал у него бухгалтером, а Евелина писала книгу. Во всем жеманная девчонка, со сладкой глупостью в глазах, в кудрях мохнатых, как болонка, с улыбкой сонной на устах. Мы с ней подружились. Говорила она немного, чаще ограничивалась мягким «Аха» или совсем уж печальным заявлением: «Ничего на свете мне не надо».