Геннадий Прашкевич - Нет плохих вестей из Сиккима

– Упирайте на первый слог, не ошибетесь.

Сержант побагровел. Я подсказал ему то, о чем он только подумал.

– Впрочем, – попытался я замять свой невольный прокол, – дело не в ударении. Дело в самих хакерах. Вы ведь знаете, одни пишут вирусы с помощью чужих идей, другие ломают все подряд, третьи взламывают только самое сложное, самое защищенное программное обеспечение.

В голове Айболита стоял гул от непонимания.

– Расскажите про игру.

– Подробно?

– Как сможете.

– Ладно, – начал я.

Мне было все равно.

Я смотрел только на Кору.

Она будто сошла с картин Петрова-Водкина.

– Начнем с антуража. Верблюды, яки, лошади, птицы, много птиц. Оружие – карабины, пара наганов, ножи, много оружия. Каменистая пустыня, мелкие пески, голые сиреневые солончаки, вдали – снежные горы. Пейзаж на мониторе должен выглядеть загадочно, иначе игру не купят. Впрочем, дизайнеры, – сержант дернулся, – у нас превосходные, с этим проблем нет. Русский профессор, десяток красноармейцев, проводники-монголы, старый тибетец, приблудившийся к отряду карлик, он даже по национальности карлик, – уточнил я специально для дернувшегося сержанта. – Отряд идет в Шамбалу. Там покоятся пророчества о будущем. Там умеют управлять внутренними силами и вплетать их в космические потоки . Или не отряд. Караван. Так, наверное, точнее. – В голове сержанта кричали гуси. – Побывать в счастливой стране всем хочется, правда?

Я думал, что Айболит локалки на этом сломается, но держался. Даже взял со стола тетрадь.

– Ваша? Узнаете?

– Рад, что она нашлась.

– Почему вы сделали героем игры известного русского профессора?

– Геймерам это все равно.

– Но вы взяли известного спеца!

Профессор Одинец-Левкин! Сержант мучительно искал нужный подход. Он чувствовал свою уязвимость. Каким-то седьмым, десятым, двадцатым чувством угадывал близкие потрясения. Правильный берег всегда там, куда стремятся многие . Гегемон правит. Главное, прибиться к правильному берегу. В голове сержанта Дронова все смешалось. Гегемон – руководитель гегемонии. Как подобает правильному гегемону, он варился в одном со всеми котле. Гегемония – преобладание, руководство. Теперь я видел, что этот сисадмин по вызову боится Кору. Он мечтал вытащить ее на правильный берег, довести до какого-то известного только ему пункта, не обязательно географического, но при этом боялся Кору. До умопомрачения.

Зато ты , слышал я мысли Коры, всегда будешь один .

Это она думала обо мне. Без всякой жалости и снисхождения.

Мы страдаем, думала она. Нам плохо, но мы вместе. А ты всегда один, тебе всегда плохо. Ты валяешься на диване и не видишь, как мир рушится, слизняк, сволочь! Кора знала много разных ругательств. Ты всегда будешь один! – безмолвно орала она на меня. Тебя не существует! Ты – мразь, подонок, жалкая тень. Ты – всего лишь иллюзия, отражение в мутном зеркале. Она прожигала меня своей непонятной ненавистью, а Айболит локалки вглядывался в меня, счастливо разинув щербатый флопик.

– Зачем ты ездишь в аэропорт?

Сержант знал обо мне много хорошего.

– Там неплохой бар, а у меня есть машина.

– В городе есть бары получше. – Он произнес это не совсем уверенно.

– Конечно. Но в аэропорту толкутся люди из разных городов. Быть может, однажды меня узнают.

– Узнают? Кто?

– Представления не имею.

Ах, Рио-Рита! Пожалуй, стоит построить саунд-трек на этом пасодобле. Или на фокстроте, мне без разницы. Рвет сердце не слабей ледяного ветра.

– Как звали профессора Одинца-Левкина?

– Дмитрий Иванович.

– Ты знал его?

Похоже, мы подружились с Айболитом локалки. По крайней мере, он перешел на ты.

Я покачал головой:

– Как я мог его знать?

– А что этому мешало?

– Ну, хотя бы то, что он родился в одна тысяча восемьсот восемьдесят первом году.

– А ты?

– Не знаю.

– Так не бывает, – сказал Айболит.

Я пожал плечами. Может быть. И сам спросил:

– Что, собственно, вас интересует?

– Всё! – быстро сказал сержант. Наверное, ему показалось, что я готов сдаться.

– Как это понять – всё?

– Абсолютно всё, – заторопился он, боясь упустить момент. – Привычки. Странности. Слабости.

– Я не так много знаю.

– Вот для начала и расскажите.

– Странности? – попытался я припомнить. – Ну, скажем, профессор Одинец-Левкин никому не подавал руки. Это странность? Вы знали об этом? – Сержант явно не знал. – Дмитрий Иванович находил рукопожатие исключительно негигиеничной привычкой. Многие вспоминали об этом. Летом и зимой ходил в одном и том же плаще, только зимой поддевал теплый свитер. Хорошо знал музыку. Владел тремя языками. Переписывался с Рерихом. – Невыразительные глаза сержанта заметались. Рерих. Кто это? Он даже не стал оглядываться на Кору, понимал, что сейчас она не подскажет. – Еще Дмитрий Иванович считал, что все в мире подчинено единому ритму. Это странность? Движение светил, смена дня и ночи, кровообращение человека и животных, орбиты электронов, течения рек, северные сияния – профессор Одинец-Левкин все объединял в единую систему. Он не принимал ничего, выбивающегося из его представлений. Например, не терпел обоев с рисунками. Если других не было, наклеивал такие обои рисунком к стене, а наружную сторону покрывал краской золотисто-оранжевого цвета. В тридцатые годы добился организации экспедиции в Шамбалу, но с полпути вернулся в Советскую Россию.